З. Бауман в работе «Индивидуализированное общество» так характеризует современное общество: «Общество, вступающее в XXI век, отличается от всех других исторических форм человеческого сосуществования: навязчивая и всепоглощающая, непрерывная и неостановимая модернизация, огромное и всеохватывающее стремление к творческому разрушению (либо, что тоже возможно, к разрушительному творчеству: к “расчистке площадки” для “новых и улучшенных” конструкций; “демонтажу”, “вырезанию”, “отбрасыванию”, “минимизации” во имя больших производительности или конкурентоспособности). Принадлежать “модернити” (так Бауман называет современное общество), – значит быть не в силах остановиться, не говоря уже о том, чтобы стоять на месте. Принадлежать “модернити”, – значит вечно опережать самого себя, находиться в состоянии постоянной трансгрессии, это значит обладать индивидуальностью, которая может существовать лишь в виде незавершенного проекта» [16].
«Никакого спасения за общественный счет», – приводит З. Бауман знаменитую фразу глашатая нового предпринимательского духа Питера Дракера; «не существует такой вещи, как общество» – еще более смелая формулировка М. Тэтчер. В названной выше работе З. Бауман утверждает, что современное общество сформировалось отнюдь не в силу стремления отдельных индивидов, а в результате действия субъективных, и даже деперсонализированных сил и тенденций. «Сейчас, как и прежде, индивидуализация – это судьба, а не выбор» [16, с. 59]. Индивидуализация – это рост обособленности индивида, обусловленный раздельным характером деятельности или дальнейшим развитием дифференциации социальной коммуникации. Почему растет обособленность человека, потеря социальных связей? Потому что все менее возможным становится общезначимое в обществе, что в свою очередь вызвано, на наш взгляд, двумя взаимосвязанными причинами: первая – это высокая и увеличивающаяся скорость изменения значений; вторая – нарастание количества значений или моментов бытия личности, рост множественности значений.
Скорость нарастания социальных изменений (скорость социального информационного взаимодействия) становится «нечеловекоразмерной», и, соответственно, высокое, рациональное знание современной сложной действительности становится все более недоступным для обыденного сознания человека. Сжатие социального времени, ускорение социальных изменений определяют современное общество и проблему становления современной личности. Индивиду необходимо в первую очередь «схватить скорость», успеть набрать нужное количество «знаков-инструментов» и вовремя поменять их для того, чтобы обрести приемлемую конфигурацию (формальную индивидуализацию – по выражению Баумана), способную к дальнейшим видоизменениям.
«Все мы являемся сегодня индивидами, не в силу выбора, но по необходимости. Мы являемся индивидами de jure, независимо от того, являемся ли мы ими de facto: решение задач самоопределения, самоуправления и самоутверждения становится нашей обязанностью, и все это требует от нас самодостаточности, независимо от того, имеем ли мы в своем распоряжении ресурсы, соответствующие этой обязанности (возникающей скорее по недоразумению, чем обусловленной заранее составленным планом: просто не существует никаких институтов, способных сделать за нас нашу работу). Многие из нас индивидуализированы, не будучи на деле личностями, и еще больше таких, кто страдает от ощущения, что пока не доросли до статуса личности, позволяющего отвечать за последствия индивидуализации. Для большинства из нас… индивидуализация сводится к тому, что специалисты сваливают свои противоречия и конфликты к ногам индивида и покидают его с благонамеренным предложением критически судить обо всем этом на основе собственных представлений. Как результат, большинство из нас вынуждено искать «биографическое решение системных противоречий» [16, с. 133].
З. Бауман не раз употребляет формулировку У. Бека «биографическое решение системных противоречий» в определении судьбы современной личности. «Быть личностью de jure означает, что невозможно винить за собственную жалкую участь никого, кроме самого себя, что причины своих поражений следует искать лишь в собственных праздности и лени, что избавление от проблем требует все более серьезных (собственных) усилий. Очень нелегко жить, ежедневно порицая и презирая самого себя. Такая жизнь порождает все более болезненное ощущение неуверенности. Концентрируя внимание на собственном развитии и тем самым уводя его в сторону от сферы общественного, где коллективно воспроизводятся противоречия индивидуального существования, люди естественным образом стремятся упростить свое положение» [16, с. 134].
Существует широкая и углубляющаяся пропасть между бедственным положением «личностей de jure» и их шансами стать «личностями de facto», оказаться в состоянии контролировать свою судьбу и делать тот выбор, который в самом деле по душе. Можно сказать, что сама эта пропасть появилась и расширилась, прежде всего, в силу запустения общественного пространства, того самого места, где пересекаются общественное и частное, где частные вопросы переводятся на язык общественных задач и где изыскиваются, обсуждаются и согласуются общественные решения частных проблем.
«Общественное» не стремится больше колонизировать «частное». Теперь дело обстоит как раз наоборот: именно частное захватывает общественное пространство, выдавливая и выталкивая оттуда все, что не может быть полностью и без остатка переведено на язык частных интересов и целей … Если постоянно повторять, что каждый человек является хозяином своей судьбы, у него будет все меньше и меньше причин считать заслуживающим его внимание все, что сопротивляется полному растворению в его «я» и отличается от того, с чем можно справиться собственными силами; а ведь именно наличие таких причин и вытекающих из них поступков и служит отличительным знаком гражданина, личности de facto.
Для индивида общественное пространство оказывается не более чем гигантским экраном, на который проецируются частные проблемы, не переставая, даже будучи увеличенными на экране, быть частными: оно становится местом, где публично обсуждаются частные проблемы и подробности интимной жизни. Из ежедневных экскурсий по общественному пространству индивиды возвращаются укрепившимися в своей de jure индивидуальности и уверившимися, что способ, которым они в одиночку справляются со своими делами, в точности таков же, как у других, похожих на них индивидов, и что они так же, как и другие, делают промахи и сталкиваются с поражениями.
Что же касается власти (легитимности общезначимого), утверждает Бауман, то она уплывает с улиц и рыночных площадей, из залов собраний и парламентов, из кабинетов местных и национальных правительств и, не контролируемая гражданами, оказывается в экстерриториальном пространстве электронных сетей. Ее стратегическими принципами становятся удаление, увиливание, разъединение и невидимость.
Таким образом, общественное пространство все более освобождается от общественных функций. Оно перестает играть свою прежнюю роль места, где сходятся частные неприятности и общественные задачи, где возникает диалог между ними. Под прессом индивидуализации люди медленно, но верно лишаются защитной оболочки гражданства и теряют свои гражданские привычки и интересы. В результате перспектива превращения «личности de jure» в «личность de facto», управляющую ресурсами, необходимыми для подлинного самоопределения, становится все более и более отдаленной [16, с. 136].
«Личность de jure» не может стать «личностью de facto», не превратившись сначала в гражданина, т. е. в личность социальную, симфоническую (Карсавин). З. Бауман справедливо рассуждает, что не бывает автономных индивидов вне автономного общества, а автономность общества требует преднамеренного и сознательного самоопределения, которое может быть лишь коллективным достижением всех его членов. Другими словами, автономность, целостность социальной системы требуют коллективных достижений, требуют личности как самоотдачи, препятствующей ее дальнейшему самоделению, вынужденной индивидуализации. «Общество» всегда вступало в двойственные отношения с автономией личности: оно одновременно было и ее врагом, и ее условием. Но соотношения опасностей и возможностей в этих отношениях, обреченных оставаться двусмысленными, решительным образом изменилось. Сегодня в меньшей степени, чем врагом, общество является условием, в котором индивиды сильно нуждаются, но которого совсем не видят в тщетной и разворачивающейся борьбе за превращение своего формального статуса в подлинную автономию и реальную возможность для самоутверждения [16, с. 137].
Основное противоречие «второй модернити», пишет З. Бауман, это «зияющая пропасть между правом на самоутверждение и способностью контролировать социальные условия, делающие такое самоутверждение осуществимым или нереальным» [16, с. 63]. С этим утверждением нельзя не согласиться, на самом деле: насколько необходимо сегодня самоутверждение для личности, настолько же это невозможно ввиду «ускользающей ситуации» самого общества. Существование современной социальной системы обусловлено возрастанием социального информационного взаимодействия, которое диктует все новые и новые формы социальной деятельности. «Имя вещи», появляясь, не успевает утвердиться как общезначимое, но ускользает, вслед за «ускользающей ситуацией» общества.
З. Бауман убежден, что если прежняя задача критической теории, освобождение человека (для нас это становление личности. – Прим. автора), сегодня еще что-то значит, то она заключается «в соединении двух сторон пропасти», открывшейся между реалиями «личности de jure» и перспективой становления «личности de facto», к попыткам еще раз связать то, что разорвано на части сочетанием формальной индивидуализации и ростом отсутствия общезначимого, социального (для Баумана – это отделение власти от политики).
М. Кастельс отмечает существование биполярной оппозиции между сетью и Я, фундаментальный раскол между абстрактным, универсальным инструментализмом и исторически укорененными партикуляристскими идентичностями. Народы еще живут в конкретных местах. Но, поскольку доминирующие функции и власть в наших обществах организованы в пространстве потоков, структурное господство этой логики очень существенно меняет значение и динамику мест. Опыт, будучи связан с местами, отделяется от власти, значение все больше отделяется от знания. В этих условиях структурного, шизофренического раздвоения между функцией и смыслом структуры социальной коммуникации попадают под усиливающееся давление. Доминирующая тенденция направлена к горизонту сетевого, внеисторического пространства потоков, стремящегося навязать свою логику рассеянным сегментированным местам, все слабее связанным друг с другом, все менее и менее способным пользоваться общими культурными кодами [113, с. 278]. Когда коммуникация рушится (а этому способствует универсальный абстрактный универсализм, реализуемый сетью. – Прим. автора), когда она более не существует даже в форме конфликтной коммуникации (социальная борьба, политическая борьба), социальные группы и индивиды отчуждаются друг от друга и видят в другом чужака, затем – врага [113, с. 27]. Как объединить новые технологии и коллективную память? Почему идет увеличение дистанции между глобализацией и идентичностью, между сетью и Я? – эти проблемы Кастельс провозглашает ключевыми проблемами в современном мире [113, с. 44].
Постмодернизм провозглашает о смерти человека, смерти истории. Ж. Бодрийяр предлагает одну из интереснейших трактовок современного информационного хаоса, окружающего человека. Основной мотив его творчества – переживание неподлинности мира, данного нам в культурном опыте, его зараженности паразитарными, вторичными, идеологическими смыслами. Философ толкует о социокультурных реалиях как таковых, приобретающих двусмысленный, неподлинный характер. «Симулякр» – единица ложного, неподлинного смысла, функционирующего в культуре. Действительность в массовом количестве (возрастающем вместе с частотой социальных информационных процессов) вырабатывает самодостаточные, независимые от трансцендентных образцов (ценностей) симулякры и все больше формирует из них жизненную среду современного человека. Ж. Бодрийяр анализирует этот феномен от симуляции (подделки и производства) вещей до симуляции ценностей в виде абстрактных сущностей, циркулирующих в обществе.
С известной точки зрения, симулякры – не что иное, как некоторая ситуация беспорядочного взаимодействия вещей, обусловленная нарастанием информационного потока, особый эффект времени, когда оно утрачивает свой линейный характер, начинает сворачиваться в петли и предъявлять нам вместо реальностей их призрачные, уже отработанные копии. На наш взгляд, более высокие частоты социальных информационных процессов в обществе, обусловленные становлением информационных технологий, подвели к выводу о двух принципиально отличных моделях знака и вообще формообразовании, смена которых ознаменовала границу XIX и XX столетий в европейской культуре. Ж. Бодрийяр в своей известной работе «Символический обмен и смерть» утверждает, что диалектика была способом мышления – и способом бытия и становления вещей – на известной стадии симулякров первого и второго порядка, еще сохранявших связь с вещами и их идентичностью. На нынешней, третьей, стадии эта логика идентичности и подобия (репрезентации) сменяется логикой отличия и означивания (коннотации). Коннотация, как ее описал вслед за лингвистами Копенгагенской школы Р. Барт, являет собой квазидиалектическую процедуру, в ходе которой первичный знак интегрируется вторичным, как бы «снимается» им. Но именно «как бы». Между первичным, «естественным», и вторичным, «мифическим» значением нет никакого родства, второе не вырастает конфликтным образом из первого, а лишь механически присоединяется к нему извне. Поскольку разнородные по «материалу» симулякры обнаруживают глубокие структурно-стадиаль-ные сходства, их развитие происходит не как постепенный и неравномерный взаимопереход, а как общая структурная революция: разные сферы общества меняются все вдруг, используя прежнюю форму как материал для симуляции [28]. На наш взгляд, в контексте вышеизложенного, сверхчувственное бытие личности оказывается симулятивным псевдобытием. Симулякр – знак или неполная актуализация тех или иных явлений эмпирической реальности. Снятие ограничений и законов, присущих этим явлениям, способно изменять их облик и ход сколько угодно разительно и глубоко, симулируя эти явления и тем самым позволяя легко усваивать их сознанию в виде набора знаков. Поэтому виртуальные практики, осуществляемые посредством «неполной актуализации эмпирической реальности» или симулякров, на вид представляются человеку не менее подлинной и радикальной альтернативой обычному, обыденному порядку существования. Мы полагаем, что появление понятия симулятивного псевдобытия Ж. Бодрийяра как ощущение неподлиности действительности и его популярность в современных философских исследованиях – прямое следствие предельности информационного множества личности, его саморазделения или самоотрицания. Информации (или различные моменты бытия) становится слишком много для человекоразмерной темпоральности, что обращается в тенденцию перерождения онтологических характеристик личности.
Информация своим потоком привносит в действительность личности хаос и дезориентацию в значениях моментов бытия. Человек сегодня не только стремительно утрачивает связь с целым, но и обретает неподлинное бытие в условиях техногенной реальности, другими словами, саморазделение и самовоссоединение личности происходит на уровне означивания, т. е. ничего не происходит. З. Бауман рассуждает о «совокупном опыте неуверенности» современного человека. Напомним, что философ определяет удел личности как «биографическое решение системных противоречий» [16, с. 194]. Для нас это вопрос о
невозможности для рациональности, знания (как мощного набора информации) сохранять связь с целым, невозможности сохранить само множество как единство посредством информации. По-видимому, само явление информационной парадигмы в современном мышлении есть крайнее разделение личности, ее социального бытия, ее саморазъединение. В этом, на наш взгляд, онтологическая роль информации как феномена в бытии личности. Смысл этого феномена в предельности множественности «несовершенного единства несовершенного множества». Предельность множественности, предельность телесности, материальности (по Карсавину), что за этим пределом? За этим пределом ничто или единство, дух, идеальное. Современное информационное множество (социальная действительность) перенасыщено количеством информации. Связь, общезначимое теряется, единство реальности становится зыбким. Познание как великий анализ в некотором смысле исполнило свою онтологическую роль, разделив до невозможности реальность, превратив ее в мощный информационный поток, угрожающий снести все на своем пути, подвергнуть смерти и распаду всякое множество. Становление личности в условиях современного социального информационного взаимодействия становится все более проблематичным.
Действительность личности, выраженная в «имени вещи» как самоотражение универсума, имеет характер как процесса, так и результата. Действительность личности будет существовать пока она несет свое имя для другого. Что в этом имени? Каковы основные современные детерминанты социальности вещи? Что из себя представляет сегодня действительность личности как «ставшее»? Что являет нам «несовершенное единство несовершенного множества» моментов бытия, информации личности в качестве результата социального информационного взаимодействия?
Следуя логике наших рассуждений, «становление» «имени вещи» сегодня все более отрицает «ставшее» «имя вещи», увеличивает его временность и, потенциально, делает невозможным. С одной стороны – имя выражает (а быть может, уже и не выражает) высококомплексную информационную множественность вещи, в связи с этим оно предельно абстрактно и тяготеет к метафизике; с другой стороны – «имя вещи» выражает «множественность возрастающей временности» вещи, т. е. тенденцию к исчезновению последней. Что же из себя представляет «ставшее» в действительности современной личности? В чем качественные особенности общества, вызванные высокой интенсивностью социального информационного взаимодействия?
Если исходить из того, что информация является всеобщим языком природы и социальное информационное взаимодействие – это способ существования социума, то в условиях социального информационного взаимодействия человек существовал всегда. Как уже было упомянуто в ходе нашего исследования, социальное информационное взаимо-действие как способ существования социума представлено в двух качествах частоты информационного взаимодействия или качествах социального: традиционным и современным, информационным обществом. Особенности социального информационного взаимодействия в традиционном обществе ввиду качественно более низкой интенсивности (частоты) взаимодействия, принципиально отличаются от характе-ристик информационного взаимодействия в современном обществе.
Ниже будут рассмотрены некоторые основные характеристики глобального социального информационного взаимодействия как способа существования современного общества. Обратимся к особенностям информационного общества, которые, на наш взгляд, обусловливаются возрастающей интенсивностью социального информационного взаимодействия. Современное глобальное информационное взаимодействие в научной теории принято рассматривать как метатехнологию, инструментализм (М. Кастельс), которые обусловили развитие информационного общества. М. Кастельс в известной работе «Информационная эпоха» утверждает, что новые социальные формы и процессы возникают как следствие технологических изменений: технология не предопределяет развитие общества, но технология есть общество, и общество не может быть понято или описано без его технологических инструментов [113, с. 29]. Он пишет о возникновении информационализма, исторически сформированного перестройкой капиталистического способа производства к концу ХХ века, как о новых материальной и технологической базах экономического развития и социальной организации, и определяет его как новый способ развития по сравнению с индустриализмом, относительно способа производства (капитализм).
Теоретическая перспектива, на которую опирается этот подход, постулирует, что общества организованы вокруг процессов человеческой деятельности, структурированных и исторически детерминированных в отношениях производства, опыта и власти. Производство есть воздействие человечества на материю (природу) для того, чтобы приспособить и трансформировать ее для своего блага, получая продукт (неравным образом) и накапливая экономический излишек для инвестиций согласно некоторому набору социально инвестированных целей. Опыт есть воздействие человеческих субъектов на самих себя, детерминированное соотношением между их биологическими и культурными идентичностями, и в специфических условиях их социальной и природной среды. Опыт строится вокруг бесконечного поиска удовлетворения человеческих потребностей и желаний. Власть есть то соотношение между человеческими субъектами, которое на основе производства и человеческого опыта навязывает волю одних субъектов другим путем потенциального и фактического применения насилия, физического и символического. Символическая коммуникация между людьми и отношения между ними и природой на основе производства (с дополняющим его потреблением), опыт и власть кристаллизуются в ходе истории на специфических территориях, создавая таким образом культуру и коллективные идентичности [113, с. 37]. Другими словами, эта кристаллизация или предметность человеческого бытия создают действительность личности.
Отметим, что Кастельс определяет информацию как данные, которые были организованы и переданы, и отличает ее от знания, определение которого он уступает Д. Беллу: «Знание – совокупность организованных высказываний о фактах или идеях, представляющих обоснованное суждение или экспериментальный результат, которая передается другим посредством некоторого средства коммуникации в некоторой систематизированной форме. Таким образом, я отличаю знание от новостей и развлечений» [113, с. 39]. Однако специфическим для информационального способа развития является воздействие знаний на само знание как главный источник производительности. Обработка информации сосредоточена на технологии улучшения обработки информации как источника производительности, в «добродетельном круге» взаимодействия между знаниями как источниками технологии и применением технологии для лучшего генерирования знаний и обработки информации [113, с. 39].
М. Кастельс отмечает, что хотя технология и технические отношения в производстве организованы в парадигмах, рождающихся в доминантных сферах общества (например, в производственном процессе, в военно-промышленном комплексе), они распространяются по всему множеству социальных отношений и социальных структур, пронизывая и модифицируя власть и человеческий опыт. Таким образом, способы развития формируют всю область социального поведения, включая, разумеется, и символическую коммуникацию. Поскольку информационализм основан на технологии знания и информации, в информациональном способе развития имеется особо тесная связь между культурой и производительными силами, между духом и материей [113, с. 40]. Иначе говоря, современный уровень социального информационного взаимодействия обусловливает беспрецедентную взаимозависимость действительности личности и информационного общества.
Кастельс дает следующие характеристики современной информационно-технологической парадигме, утверждая, что взятые вместе, они составляют фундамент информационного общества.
1. Информация является сырьем новой парадигмы: перед нами технология как воздействие на информацию, а не просто информация. Кастельс определяет технологию как «использование научных знаний для определения способов изготовления вещей в воспроизводимой ма-нере» [113, с. 50]. Информационные технологии – это совокупность технологий в микроэлектронике, вычислительной технике, телекомму-никации, оптико-электронной промышленности, генной инженерии. «Ядро трансформации, которую мы переживаем теперь, связано с технологиями обработки информации и коммуникаций» [113, с. 59–51].
2. Всеохватность эффектов новых технологий. Поскольку информация есть интегральная часть всякой человеческой деятельности, все процессы нашего индивидуального и коллективного существования непрерывно формируются новым технологическим способом. Компьютеры, коммуникационные системы, генетическое декодирование и программирование – все это усиливает и расширяет человеческую мысль. То, что мы думаем и как мы думаем, находит выражение в товарах, услугах, материальной и интеллектуальной продукции (пища, кров, транспорт, коммуникационные системы, компьютеры, ракеты, образование или образы). Растущая интеграция между мыслями и машинами, включая механизм ДНК, ликвидирует «четвертый разрыв» (разрыв между человеком и машиной), фундаментально меняя то, как мы рождаемся, живем, учимся, работаем и т. д.
3. Сетевая логика любой системы или совокупности отношений, использующие эти новые информационные технологии. Морфология сети хорошо приспособлена к растущей сложности взаимодействий и к непредсказуемым моделям развития, возникающим из творческой мощи таких взаимодействий. Кастельс приводит высказывание К. Келли [1995, 25–27]: «Атом – прошлое. Символом науки для следующего столетия является динамическая сеть… В то время как атом является воплощением идеальной простоты, каналам сети присуща чудовищная сложность… Единственная организация, способная к необремененному предрассудками росту или самостоятельному обучению, есть сеть. Все прочие топологии ограничивают то, что может случиться. Сетевой рой весь состоит из краев, и поэтому открыт для любого пути, которым вы к нему подходите. В самом деле, сеть есть наименее структуриро-ванная организация, о которой можно сказать, что она имеет структуру вообще… Фактически, множество поистине расходящихся компонентов может оставаться когерентным только в сети. Никакая другая расстановка – цепь, пирамида, дерево, круг, колесо со ступицей – не может содержать истинное разнообразие, работающее как целое» [113, с. 77]. Сетевая логика нужна для структурирования неструктурированного при сохранении в то же время гибкости (ибо неструктурированное есть движущая сила новаторства). Эта топологическая конфигурация – сеть – может быть теперь благодаря новым информационным технологиям материально обеспечена во всех видах процессов и организации. Без них сетевая логика была бы слишком громоздкой для материального воплощения.
4. Информационно-техническая парадигма основана на гибкости. Процессы не только обратимы; организации и институты можно модифицировать и даже фундаментально изменять путем перегруппировки их компонентов. Поставить правила с ног на голову, не разрушая организацию, стало возможным, так как материальную базу организации теперь можно перепрограммировать и перевооружить.
5. Растущая конвергенция конкретных технологий в высоко интегрированной системе, в которой старые, изолированные технологические траектории становятся буквально неразличимыми. Так, микроэлектроника, телекоммуникации, оптическая электроника и компьютеры интегрированы теперь в информационных системах. Новая техносистема имеет свою встроенную логику – способность переводить всю вложенную в нее информацию в общую информационную систему и обрабатывать такую информацию с растущей скоростью, мощностью, с убывающими затратами, в потенциально всеобъемлющей поисковой и распределительной сети [113, с. 77–78].
Анализируя фундаментальные характеристики информационного общества, приближаясь к осмыслению глобального информационного социального взаимодействия как способа существования социума, мы, пожалуй, приближаемся к пониманию действительности личности в контексте макропроцессов в обществе. Казалось бы, нет ничего более неприемлемого, как рассматривать обстоятельства бытия отдельной личности в условиях глобальных изменений. Но необходимо помнить, что степень частоты социальных изменений настолько высока сегодня, что все чаще именно этот уровень социальных трансформаций диктует условия «критической ситуации» (Гидденс), актуализируя имя действительности личности, заставляя работать дискурсивное сознание (Гидденс).
В связи с этим, считаем необходимым отметить рассуждения автора «Информационной эпохи» об особенностях информационной, глобальной экономики и сетевого предприятия как ее организационной формы. Информациональная экономика представляет собой отличную от индустриальной социально-экономическую систему вовсе не из-за разных источников роста производительности. В обоих случаях знания и обработка информации являются важными элементами экономического развития. Отличие состоит в окончательном использовании потенциала производительности зрелой индустриальной экономики в результате переориентации на технологическую парадигму, в основе которой лежат информационные технологии. Новая технологическая парадигма сначала изменила масштаб и динамику индустриальной экономики, создавая глобальную экономику и порождая новую волну конкуренции между как существующими, так и новыми экономическими агентами. Эта новая конкуренция, участниками которой были фирмы, но правила которой устанавливало государство, привела к серьезным технологическим изменениям процессов и продуктов, что сделало некоторые фирмы, сектора и регионы более производительными. В то же время большие сегменты экономики подвергались разрушению, и это непропорционально отразилось на фирмах, секторах, регионах и странах. Таким образом, чистым результатом первого этапа информациональной революции стало распространение экономического прогресса. Более того, распространение производства, основанного на знании, и управления на весь спектр экономических процессов в глобальном масштабе требует глубоких социальных, культурных и институциональных перемен, а, учитывая историю других технологических революций, это займет некоторое время. Вот почему экономика является информациональной, а не просто основанной на использовании информации, поскольку культурно-институциональные черты всей социальной системы должны войти в процесс распространения и использования новой технологической парадигмы [113, с. 104].
Информациональная экономика, как утверждает Кастельс, является глобальной. Глобальная экономика представляет собой исторически новую реальность, отличную от мировой экономики. Согласно Ф. Броделю и Э. Валлерстайну, под мировой экономикой понимается такая система, где процесс накопления капитала происходит по всему миру, и она существует на Западе по крайней мере с ХV века. Глобальная экономика представляет собой нечто другое: это экономика, способная работать как единая система в режиме реального времени в масштабе всей планеты. Капиталистический способ производства неустанно развивался, пытаясь преодолеть границы времени и пространства, но только в конце ХХ века мировая экономика смогла стать по-настоящему глобальной на основе новой инфраструктуры, основанной на информационных и коммуникационных технологиях. Глобальность присутствует во всех основных процессах и элементах экономической системы. Операции, связанные с капиталом, реально проходят в информационных сетях, соединяющих основные корпоративные центры. Потоки капиталов становятся глобальными и в то же время все более независимыми от функционирования отдельной экономики [113, с. 105].
Появление информациональной экономики характеризуется развитием новой, технологической парадигмы с новой организационной логикой, соотнесенной с текущим процессом технологических изменений, но не зависящей от нее. Именно сходимость и взаимодействие новой технологической парадигмы с новой организационной логикой и составляет историческую основу информациональной экономики. В основании организации глобальной/информациональной экономики, утверждает Кастельс, лежит сетевое предприятие. Это специфическая форма предприятия, система средств которого составлена путем пересечения сегментов автономных систем целей. Так, компоненты сети одновременно автономны и зависимы vis-à-vis сети и могут быть частью других сетей, а следовательно, других систем средств, ориентированных на другие цели. Работа данной сети будет тогда зависеть от двух фундаментальных атрибутов сети: устойчивой связи в ней, т. е. способности поддерживать свободную от «шума» коммуникацию между ее компонентами; согласованности сети, т. е. степени, в которой имеется общность интересов между целями сети и целями ее компонентов. Результативность работы, по-видимому, согласуется с характеристиками информациональной экономики: успеха добиваются те организации, которые способны генерировать знания и эффективно обрабатывать информацию, адаптироваться к изменчивой геометрии глобальной экономики; быть достаточно гибкими, чтобы менять свои средства столь же быстро, как под воздействием быстрых культурных, технологических и институциональных изменений меняются цели; вводить инновации, так как инновация стала ключевым оружием конкурентной борьбы. Эти характеристики есть действительно черты новой экономической системы. В этом смысле сетевое предприятие составляет материальную основу культуры в информациональной/гло-бальной экономике: оно превращает сигналы в товары, обрабатывая знания [113, с. 174].
«Каковы же элементы исторической реальности, которые ассоциированы в новой организационной парадигме?» – спрашивает М. Кастельс. И отвечает: «Эти элементы есть, прежде всего, – это деловые сети в различных формах, различных контекстах и проистекающие из различных культурных выражений. Семейные сети в китайских обществах и северной Италии; предпринимательские сети, возникающие из технологических питомников в инновационной среде, как в Силиконовой долине; иерархические коммунальные сети японского типа кейрецу; организационные сети децентрализованных корпорационных единиц из бывших вертикально интегрированных корпораций, вынужденных адаптироваться к реальностям эпохи; пересекающиеся границы сети, проистекающие из стратегических союзов между фирмами.
Имеются также технологические инструменты: новые телекоммуникационные сети; новые мощные настольные компьютеры; новое адаптивное саморазвивающееся программное обеспечение; новые мобильные коммуникационные устройства, осуществляющие связь с любым местом в любое время; новые рабочие и менеджеры, связанные друг с другом вокруг трудовых задач и результатов, способные говорить на одном и том же языке, т. е. на цифровом языке.
Имеется глобальная конкуренция, вынуждающая к постоянному обновлению продуктов, процессов, рынков и экономических вложений, включающих капитал и информацию.
Имеется как всегда государство: государство развития в стартовой стадии новой экономики, как в Восточной Азии; агент инкорпорирования, когда экономические институты должны быть перестроены, как в процессе объединения Европы; координирующее, когда территориальные сети нуждаются в питательной поддержке региональных или местных правительств, чтобы генерировать синергетические эффекты, которые создадут инновационную среду… Все эти элементы сходятся, чтобы дать возникнуть сетевому предприятию» [113, с. 195–196]. Итак, Кастельс сводит вместе основные элементы «исторической реальности» в новую культурно-институциональную конфигурацию, лежащую в основе организационных форм экономической жизни. Эту конфигурацию он называет «духом информационализма», утверждая в основе ее возникновение и консолидацию сетевого предприятия.
Первый раз в истории базовая единица экономической организации не есть субъект, будь он индивидуальным (таким, как предприниматель или предпринимательская семья) или коллективным (таким, как класс капиталистов, корпорация, государство). Единица есть сеть, составленная из разнообразного множества субъектов и организаций, непрестанно модифицируемых по мере того, как сети приспосабливаются к поддерживающим их средам и рыночным структурам. Сетевая форма организации должна иметь свое собственное культурное измерение.
Говоря о действительности личности, формирующейся и постоянно наполняющейся многообразной информацией в условиях глобального информационного взаимодействия, мы подразумеваем, прежде всего, культуру реальной виртуальности (М. Кастельс), которая сегодня почти монопольно определяет характеристики сверхчувственного бытия личности.
Культуры созданы из коммуникативных процессов. А все формы коммуникации основаны на производстве и потреблении знаков. Таким образом, не существует разделения между реальностью и символическим отображением. «Так в имени своем действительность продуцирует себя саму сполна и целиком, и здесь сопряжены все ее внутренние возможности» [156, с. 809]. Имя действительности есть сама действительность, «имя вещи» как смысловая единица социального информационного взаимодействия есть то, через что личность и социальный мир общаются с ней. Во всех обществах человечество существовало в символической среде, в среде социального информационного взаимодействия, и действовало через нее. М. Кастельс утверждает, что исторической спецификой в новой коммуникационной системе, организованной вокруг электронной интеграции всех видов коммуникации (от топографического до мультисенсорного) является не формирование виртуальной реальности, а строительство реальной виртуальности. Виртуальный – существующий на практике, хотя не в строго данной форме или под данным именем. Реальный – фактически существующий. Таким образом, реальность, так как она переживается, всегда была виртуальной – она переживалась через символы, которые всегда наделяют практику некоторым значением. Это значение всегда отклоняется от строго определенного определения. Способность языка (всех его форм) кодировать двусмысленность и приоткрывать разнообразие интерпретации и отличает культурное выражение от формального (логического/математического) рассуждения.
Сложность и противоречивость сообщений, исходящих от человеческого мозга, проявляют себя именно через эту многозначность человеческих наших дискурсов. Именно диапазон культурных вариаций смысла сообщений позволяет нам взаимодействовать друг с другом во множественности измерений, имплицитных и эксплицитных.
В человеческой интерактивной коммуникации независимо от средств все символы несколько смещены относительно назначенного им символического значения. В некотором смысле вся реальность воспринимается виртуально. Современная коммуникационная система, создающая реальную виртуальность, – это система, в которой сама реальность (т. е. материальное и символическое существование людей) полностью схвачена, полностью погружена в виртуальные образы, в выдуманный мир, мир, в котором внешние отображения находятся не просто на экране, через который передается опыт, но сами становятся опытом. Все сообщения всех видов заключены в средстве, ибо средство стало настолько всеобъемлющим, настолько разнообразным, настолько послушным, что абсорбирует в одном и том же мультимедиатексте целостность человеческого опыта [113, с. 352–398].
Современные технологические трансформации воплощаются в интеграции различных способов коммуникации в интерактивные информационные сети. Формируются супертекст и метаязык впервые в истории, объединяя в одной и той же системе письменные, устные и аудиовизуальные способы человеческой коммуникации. Потенциальная интеграция в одной и той же системе текстов, изображений, звуков, взаимодействующих из множества различных точек в избранное время в глобальной сети в условиях открытого и недорогого доступа, фундаментально меняет характер коммуникации.
Коммуникация определяет формирование культуры, поскольку «мы… видим реальность не такой, как она есть, но такой, как наши языки позволяют ее видеть. Наши СМИ – наши метафоры. Наши метафоры создают содержание нашей культуры» [113, с. 314]. Поскольку культура вводится и передается посредством коммуникации, сами культуры, т. е. наши исторически построенные системы верований и кодов, под влиянием новой техносистемы подвергаются фундаментальному преобразованию [113, с. 314].
М. Кастельс считает, что появление новой системы электронных коммуникаций характеризуется глобальным масштабом, интегрированием всех средств коммуникации и потенциальной интерактивностью, которые меняют уже нашу культуру необратимо. К видам электронной коммуникации он относит СМИ (систему массовой информации) и систему, организованную вокруг компьютерной сети, т.е. возникновение Интернет, спонтанное развитие новых сообществ [113, с. 320]. СМИ стали аудиовизуальной окружающей средой, с которой мы непрестанно автоматически взаимодействуем. СМИ – это однонаправленная коммуникационная система, где реального процесса коммуникации как взаимодействия передающей и получающей стороны при интерпретации сообщения нет. Автор «Информационной эпохи» утверждает, что «массовой культуры» не существует в смысле, вносимом воображением критиков массовой коммуникации: так как эта модель конкурирует с другими, состоящими из исторических наслоений, классовой культуры, аспектов высокой культуры, передаваемых через образование. Но указание на автономию человеческой мысли и индивидуальность культурных систем в наполнении получаемых сообщений реальным смыслом не подразумевает нейтральность института СМИ. Современные эмпирические исследования показывают, что СМИ не являются независимыми переменными, формирующими поведение. Их сообщения, эксплицитные или влияющие на подсознание, перерабатываются индивидами, помещенными в специфические социальные условия, видоизменяющими тем самым подразумеваемый эффект сообщения.
Но СМИ, особенно аудиовизуальные, действительно представляют собой в нашей культуре основной материал коммуникативных процессов. Мы живем в среде СМИ, и из них приходит большинство наших символических стимулов. Более того, СМИ – это культура, в которой предметы и символы соотносятся с телевидением, от форм домашней мебели до стиля и тем разговора. Телевидение структурирует язык социетальных коммуникаций. В обществе, организованном вокруг СМИ, существование сообщений за их пределами ограничено межличностным общением. Такое сообщение исчезает из коллективного сознания. Сама информация, которая появляется на телевидении, становится частью мультисемантического текста, синтаксис которого крайне расплывчат. Известия и развлечения, образование и пропаганда, релаксация и гипноз – все сливается и затуманивается в языке телевидения. С другой стороны, мир визуальных грез возвращает нашему сознанию власть выбирать, рекомбинировать изображения и звуки, которые мы создали через нашу коллективную практику или индивидуальные предпочтения. Эта система обратной связи между кривыми зеркалами: СМИ есть выражение нашей культуры, а наша культура работает, главным образом через материалы, поставляемыми СМИ.
Новая система коммуникаций, основанная на цифровой, сетевой интеграции множества видов коммуникаций, характеризуется включением и охватом ею всех проявлений культуры. Только присутствие в этой интегрированной системе позволяет передать и социализировать сообщение. С точки зрения общества, коммуникация на электронной основе и есть коммуникация. Цена включения в систему – адаптация к ее логике, к ее языку, к ее точкам входа, к ее кодированию и декодированию.
М. Кастельс пишет, что включение большинства культурных выражений в интегрирующую коммуникационную систему, коренящуюся в цифровом электронном производстве, распределении и обмене сигналов, имеет важные последствия для социальных форм и процессов. С одной стороны, оно ослабляет символическую власть традиционных отправителей сообщений, внешних по отношению к системе, власть, передаваемую через исторически закодированные привычки, религию, мораль, авторитет, традиционные ценности, политические идеологии. Идет секуляризация общества. С другой стороны, новая компьютерная система радикально трансформирует пространство и время, фундаментальные измерения человеческой жизни.
Местности лишаются своего культурного, исторического, географического значения и реинтегрируются в функциональные сети или образные коллажи, вызывая к жизни пространство потоков, замещающее пространство мест. Время стирается в новой коммуникационной системе: прошлое, настоящее, будущее можно программировать так, чтобы они взаимодействовали друг с другом в одном и том же сообщении [113].
Материальный фундамент новой культуры – это пространство потоков и вневременное время. Эта культура перекрывает и включает разнообразие передававшихся в истории систем отображения; это культура реальной виртуальности, где выдуманный мир есть выдумка в процессе своего создания. Таков удел действительности современной личности, действительности объективной и обусловливающей жизнь человека в обществе.
Итак, рост интенсивности социального информационного взаимодействия ведет к качественным изменениям в современном обществе: 1) к «ускользанию» «имени вещи» (единицы социального информационного взаимодействия), возрастающей временности социальных значений в современном обществе; 2) к увеличению, информационной составляющей содержания личности (психической системы), ведущей к трансформациям последней, что выражено в потенциальном распаде или перерождении социального бытия личности в «симулятивное псевдобытие». Подобные особенности «становления» социального бытия кристаллизируются в особенностях современности как результата социального информационного взаимодействия.
Информационные основания социального взаимодействия характеризуются информацией и коммуникацией, которые связаны самореференцией смысловой системы (субъекта взаимодействия). Информация выступает как содержание, а коммуникация как форма момента самореференции.
Смысловая единица взаимодействия, понимаемая как «имя вещи», и субъект взаимодействия (в частности, личность) как «несовершенное единство несовершенного множества» информации являются определяющими компонентами социального информационного взаимодействия. «Имя вещи» как взаимотождество сущего и иного, с одной стороны, и момент самореференции смысловой системы (субъекта взаимодействия) – с другой стороны, составляют информацию как изоморф «другого».
Смысловая единица и субъект взаимодействия сопряжены ростом интенсивности взаимодействия, который выражается в увеличении числа и скорости моментов выбора информации субъектом взаимодействия (самореференцией), ведущий к нарастанию количества социальных значений для субъекта и к росту временности значений для него. Рост интенсивности взаимодействия ведет к изменениям в современном обществе, которые связаны с увеличением временности значений и с возрастанием информационной составляющей субъекта взаимодействия.
* * *
В ходе предлагаемого исследования была предпринята попытка выявить некоторые концептуальные основания во взаимоотношениях теории информации и теории социального взаимодействия. Тем самым предложена социально-философская интерпретация социального взаимодействия как информационного процесса.
С этой целью раскрыты основные положения теории информации, дано философское понятие информации, рассмотрены концепции информационного взаимодействия, представление о социальной информации. С другой стороны, в контексте вышеприведенных основных моментов было обращение к отдельным теориям социального взаимодействия. На основании анализа и сопоставления раскрываемых понятий предлагается вывод о теоретико-методологических основаниях исследования.
Поскольку цель исследования – социально-философский аспект в исследовании природы социального информационного взаимодействия, с одной стороны, информацию мы понимаем как субстанцию самоотражения универсума, частично данную субъекту в актах отражения. С другой стороны, актуализируя категорию взаимодействия объектов реальности, мы обращаемся к интерпретации информации как изоморфа «другого» (отдельного предмета, объекта), как стороны, свойства, через которое субъект (предмет) вступает во взаимодействие с «другим». Изоморф – это «внешняя» структура объекта, внешнее выражение его структуры – «единство тождества и отличия» реализующее взаимодействие. Информация рассматривается как аспект идеального начала в социуме. Она осуществляется материальными носителями, но имеет нематериальную природу.
В работе проанализированы общенаучные теоретические представления об информационном взаимодействии объектов реальности. В целом исследован ряд утверждений о свойствах информационного взаимодействия объектов реальности. Для построения теоретико-методо-логического поля в исследовании природы социального информационного взаимодействия предложена модель информационного взаимодействия: «отношение вещей как отношение множеств» информации. Одной из сторон реальности выступают вещи в их взаимодействии. Всякая вещь представляет множество информации для участника (субъекта) взаимодействия, где участник взаимодействия, будучи субъектом, выступает и в качестве объекта воздействия. Во взаимодействии вещей происходит момент структурного соответствия, фиксируется содержательное соответствие, выражающее различие двух систем (вещей), преодолеваемое посредством становления существенного тождества.
В этом смысле «всякая вещь творит другие вещи и творима ими».
В современном обществе с возрастающей интенсивностью социальных взаимодействий возрастает интенсивность движения знания – на первый план социального анализа выходит социальная информация, информационные процессы в социальном взаимодействии. С позиции движения знания, функционирующего в обществе, т. е. социальной информации, в работе приведены теоретические представления о социальном взаимодействии.
В системе социального взаимодействия в особой взаимосвязи находятся знания и деятельность, знания и символы. За миром знаний имплицитно стоит информация, которая фиксирует сторону социального взаимодействия – движение знания. Теории социального взаимодействия традиционно трактуют социальное взаимодействие как предметно-деятельностное, знаково-символическое. Обращаясь к ним с позиции «движения знания», в явной или скрытой форме, выявляется обращение к социальной информации.
В качестве теоретических оснований анализа социального информационного взаимодействия рассматриваются понятие социального действия Т. Парсонса, роль самосознания для механизма социального взаимодействия (Дж. Мид). Положения символического интеракционизма находят свои соответствия в теории информации, если в качестве информационного субъекта (участника социального информационного взаимодействия) рассматривается личность. Коммуникация – действие сообщения, «переносящее» информацию или, по сути, социальное взаимодействие субъектов, своим понятием придает внешнее выражение социальному информационному взаимодействию. В теории социальной коммуникации Н. Лумана общество выступает как система коммуникаций, участниками коммуникации – психические и социальные системы, содержанием которых являются значения. Луман определяет коммуникацию как сообщение, информацию и понимание, тем самым подтверждая наше утверждение об информации как неотъемлемой стороне коммуникации, где информация понимается как момент самореференции системы – инореференция, как сторона «другого» (отдельного предмета, объекта), через которую участник коммуникации (наблюдатель) вступает во взаимодействие.
Формой и содержанием социального информационного взаимодействия как момента самореференции смысловой системы выступают социальная коммуникация и социальная информация. Определяющими компонентами социального информационного взаимодействия являются субъект и смысловая единица взаимодействия, сопрягаемые ростом интенсивности взаимодействия.
Под коммуникацией мы понимаем форму социального способа бытия, т. е. социального информационного взаимодействия, содержание же социального информационного взаимодействия заключается в социальной информации. Содержанием любой социальной и психической системы (личности) выступает значение. Значение есть отличие от других, результат самореференции системы. «Имя вещи» – это взаимотождество сущности предмета и иного – форма присутствия предметной сущности в ином. В этом контексте «имя вещи» выступает и как значение для содержания системы, но прежде всего актуализирует в своем понятии момент выражения, изоморф «другого» или момент социального информационного взаимодействия. Такой подход не противоречит утверждению о коммуникации как основе социальной системы (Луман). В работе приводится ряд доводов, сопоставлений между положениями теории информации и теории социальной коммуникации, которые поддерживают это утверждение.
Рост интенсивности социального информационного взаимодействия выступает сущностной характеристикой, моментом, структурирующим социальное информационное взаимодействие. Если информация – это передача значения, знака, а социальный процесс – это глобальная передача знака, то ввиду ускорения социального процесса качество передачи значения становится все более высокочастотным. Информационный процесс был отмечен сознанием благодаря его высокой интенсивности (определенной высокочастотности). Аналогия тому – то, как слух человека способен улавливать звуковые колебания на определенной высоте, глаз – воспринимать определенный спектр лучей. Разум человека был в состоянии осмыслить информацию и информационное взаимодействие только на определенном этапе ускорения передачи информации, ускорения социальных изменений. Определенное качество передачи социального значения, обусловленное ее скоростью, или качество частоты информационного взаимодействия, позволило человеку открыть для себя эту передачу значений (как социальную коммуникацию, с одной стороны, и как социальную информацию – с другой), осмысленно принять ее.
Вещи в условиях ускорения информационного взаимодействия все далее расстаются с фиксированным именем. Динамика социальной формы («имя вещи») с дальнейшим увеличением интенсивности (частоты) взаимодействия становится неподконтрольной силам и представлениям человека. Эта неподконтрольность, переживаемая людьми как познавательные, логические и психологические барьеры, как угрожающая перспектива безнадежно отстать от логики вещей, есть некоторое онтологическое «предупреждение» о том, что дальнейшее деление бытия на вещи оказывается под вопросом.
Отдельное внимание в разделе посвящено субъекту социального информационного взаимодействия – личности. Субъект социального информационного взаимодействия рассматривается в контексте представления об информационном взаимодействии: отношения вещей как отношения множеств информации об объектах реальности. Вещь изоморфна, она всегда во взаимодействии, где выступает одной из своих сторон тождество с действительностью. Другими словами, она обладает информацией. Информационную сторону вещи можно представить как единство множества информации о вещи. «Имя вещи», выражение ее действительности, представляет собой частный случай изоморфизма. В ситуации социального взаимодействия вещи выступают в качестве системных объектов – психической и социальной системы. Под психической системой мы понимаем личность, которая представлена «несовершенным единством несовершенного множества» информации или некоторым информационным содержанием, пребывающим в постоянном информационном взаимодействии с окружающим миром – социальной реальностью, в виде ее составляющих вещей.
В данной работе показано как концепция личности – «несовершенного единства несовершенного множества» – с одной стороны, и интерпретация личности как единого информационного множества, информационной структуры в условиях информационного взаимодействия, с другой стороны, взаимодополняют друг друга, и выводят на качественно новые моменты в осмыслении личности в условиях социального информационного взаимодействия.
Сверхчувственное бытие личности имеет место и в традиционном обществе (досовременном обществе), и в современном, информационном обществе. Если для традиционного общества характерны «низкие частоты» информационного взаимодействия, коммуникационные процессы относительно слабо дифференцированы, они немногочисленны и просты по своей структуре, сверхчувственное бытие личности опосредованно мифологией, верой личности в единство мироздания, то современному, информационному обществу присущи «высокая частота» информационного взаимодействия и сверхчувственное бытие опосредовано сетью, т. е. информационными технологиями, знанием. Коммуникация в современном обществе высоко дифференцирована, ее структура постоянно усложняется и все менее поддается рефлексии. Если в традиционном обществе действительность для личности полностью мифологизирована и вера обеспечивает связь с целым, а значит, в полной мере реализуется единство информационного множества как стороны социальной действительности, то в современном обществе, человек давно уже живет в абстракции, которая все чаще заводит сознание в тупики, дезориентирует его, становится для него все более недоступной.
Скорость социальных информационных процессов в обществе все более превышает возможности современного человека как интеллектуальной кибернетической системы. Подобные ограничения человеческого естества явно несут серьезнейшие противоречия и проблемы для современной личности, ее сверхчувственного бытия. Новый порядок, отрицающий возможность личности, как единства множества информации (единство моментов бытия личности), контингенция как ценность в современном обществе, «симулятивное псевдобытие» есть порядок, диктуемый возрастающей скоростью информационных процессов в обществе, утверждающий возрастающую временность всего, что окружает человека.
В результате в исследовании отмечена зависимость качественных изменений современного общества от уровня интенсивности (ускорения) социального информационного взаимодействия. В частности, выявлена проблема «становления» бытия личности в условиях современной информационной среды, как проблема возрастающей временности и многообразия социальной информации в обществе. С другой стороны, рассмотрены особенности информационного общества, как некий результат процесса социального информационного взаимодействия, «ставшее» в действительности личности.
На наш взгляд, предложенная социально-философская интерпретация социального информационного взаимодействия выдвигает еще довольно много вопросов. Прежде всего, это вопрос характеристики такого субъекта социального информационного взаимодействия как социальная система и тех особенностей, которые социальная система задает в целом социальному информационному взаимодействию в условиях современного общества. Быть может, должны быть проанализированы теории Ю. Хабермаса, Э. Гидденса, П. Бурдье, Р. Коллинза и других крупных теоретиков современной социологии с целью выявления новых методологических оснований в формировании концептуальных оснований социального информационного взаимодействия. В исследовании предлагаются выводы на уровне социально-фило-софских обобщений, нуждающиеся в большей конкретизации и проработанности в рамках теоретической социологии, социологии знания, социологии личности и других научных дисциплин.