Психика как социокультурный факт: экспериментальные и социокультурные технологии психики; социокультурные системы порождения психики. Научное наблюдение психики, согласно классическим общенаучным канонам, должно начинаться и заканчиваться наблюдением естественного природного факта, то есть натурального и конкретно-обыденного человека. Но он предстает чаще всего как целостный человек, личность или индивидуальность, что безусловно намного превосходит известное представление психологии о психике. Для того чтобы расширить представление о психике, нужно найти в ней некие социокультурные обертоны, которые вполне можно соотнести с известными философии и культурологии понятиями "сознание", "душа", "дух". Этот культурный антураж есть у каждого человека, он обрамляет структуру индивидуальности ценностно-окрашенными символами и образами и составляет собственно человеческую суть конкретного человеческого существования.
Но как же все-таки исследовать психику, как учитывать ее внеэкспериментальный контекст, где она может себя проявить непосредственно и свободно? Для ответа на этот вопрос нужно провести сравнение экспериментальных и социокультурных технологий психики, а сравнивая, провести сопоставление реальности с ее научным моделированием.
Психическая реальность принадлежит живому объекту психологической науки. Личность находится в отношении постоянного взаимопорождения с окружающей ее реальностью, испытывая влияние и влияя сама. Социокультурное бытование психики может быть познано из описания или оценки какого-либо психического явления, информация о котором приходит из знаковой и обыденной повседневности посредством языковых или других символических образов. Лабораторный объект психологической науки строится иначе — в нем любая человеческая активность может быть выделена и переструктурирована в самостоятельную сущность и тогда процессы памяти называются памятью, процессы мышления — мышлением, процессы воображения — воображением и т.п. Но лабораторный факт и факт жизни не тождественны, поскольку даже статистически значимое исследование никогда не охватывает истинного многообразия психических процессов, у лабораторного эксперимента всегда большое количество чисто технических ограничений и заключительный интерпретативный этап чаще всего основан на мыслительных стереотипах науки, очень отдаленно соприкасающихся с социокультурными нормами обычной жизни человека. Вывод: любой эксперимент (и психологический особенно) отнюдь не зеркало реальности, и наивное экспериментирование как единственный метод познания человека вряд ли близко подойдет к пониманию истины о живом человеке вне особого рода "духовного производства" как единства социокультурных технологий.
С помощью понятия "духовное производство" можно выразить важную для познавательных интересов исторической психологии методологическую предструктуру, которая постулирует следующее: общественно-психологический субъект создается культурными технологиями производства психики; культурное производство человеческого в человеке входит в глобальное единство с материальным производством, и не психические законы управляют этим единством, а скорее, социокультурные (а в последнее время текущей цивилизации — даже социоэкономические). Объектом исторической психологии в таком случае оказывается не просто оформленное психологическое содержание, но генезис типов сознания в противоречивом процессе перехода от одного типа общества к другому, а также реальные общественно-индивидуальные механизмы "порождения психики".
Психологическая история образов в культуре. Проблема психологической образности как проблема современной историко-психологической научности вытекает из того очевидного факта, что историческое знание человека о самом себе и обществе находится в непременном окружении мифологических, религиозных и художественных представлений. Образ человека при этом предстает одновременно и как натуральная и как символическая данность. Но что такое образ?
По определению "образ" есть подобие или копия, изображение и отображение формы чувственно воспринимаемого образца. В психологии следует говорить прежде всего о формах живой психики, которые слабо артикулированы, окутаны переживаниями и более принадлежат сфере чувственности, чем познания. Этот образ как бы "впечатан" в индивида, в его отношения, сознание, бессознательное и даже в телесность; он не может быть типизирован или стандартизирован настолько, чтобы совсем оторваться от породившего его психосоматического основания. В то же время он оформлен не только внутренними импульсами непосредственной человеческой телесности, но и внешними знаками определенного социального и культурного порядка конкретного исторического периода. Синтез внешнего и внутреннего в психическом образе относится к восприятию, которое тоже оперирует образами, выстроенными подвижными контактами культуры и жизни.
Социальная и психологическая история культурных образов, которые так интересны гуманитарному психологическому направлению, совпадает с историей развития цивилизаций, поэтому можно говорить о ритуально-магической образности первобытной эпохи, мифо-письменной образности древнейших цивилизаций, пластической образности античности, книжно-религиозной образности средневековья, секуляризированной образности нового времени и ауди-визуальной образности современности. Можно проследить общую траекторию образности для всех веков психологической истории, где под обозначением образов будут раскрываться разнообразные символические формы языка-мифа-религии-искусства-науки.
Психика в истории культуры: история потребностей; функция произвольности в истории психики, социальное производство эмоций; социально-культурная определенность воображения и памяти. Одна из актуальных задач современной исторической психологии заключается в том, чтобы связать современного человека с иными эпохами и культурными мирами. Эта задача выполнима только в той мере, в какой исследователю удасться наладить эмоционально-чувственный контакт со зримым прошлым. При таком подходе исследователю нужен не столько метод, сколько "родственная душа" в истории — собеседник, родич, предок. А самое главное — понимание, что любая, сколь угодно далекая от современности историческая эпоха, всего лишь звено в цепи "воспроизводства" психологического типа человека.
Каждая историческая эпоха по-своему "теряет" и "находит" человека. Сообразно этому в опыте психологической реконструкции любой традиции происходит одновременное движение в двух разномасштабных направлениях: генерализация исторического типа личности (предельное обобщение) осуществляется вместе с индивидуализацией облика конкретных исторических личностей (предельное уточнение). Одновременно могут быть выявлены специфически психологические предметности, оформляемые, например, в такие темы: история потребностей, функция произвольности в истории психики, социальное производство эмоций, социальная определенность воображения и памяти. Кратко представим проблематику этих направлений исторической психологии.
Историю потребностей можно рассматривать как историю движущих сил многих цивилизаций, если потребность понимать обобщенно как специфически пристрастные отношения человека с миром. Современная психология выделяет три качественные характеристики потребности: потребностные состояния, сформированные некой нуждой в каком-то элементе жизнедеятельности человека; предмет удовлетворения потребностей (мотив) не просто как предмет внешнего мира, но как культурное образование на целесообразном фоне потребления; собственно потребность как психологическое явление, не обязательно осознанного, но особенного и типического соединения потребностного состояния и предмета его удовлетворения. Определенно, что любая потребность в пространстве общественной жизни оформляется сферой "целей-норм-идеалов-смыслов". Эта сфера уникальна для каждой эпохи и культуры и даже в самой себе не является однозначной. В культуре обязательно есть регулятивные механизмы, которые обозначают потребности сообразно "нуждам эпохи", связывая, например, религиозные посты с недостатком пищи, а навыки воздержания и супружеского целомудрия с воспроизводством человечества. Поскольку каждая культура имеет свои "реестры потребностей" и "смотрит на мир сквозь свои насущные нужды", то вполне может быть выявлена интересная для современного самосознания человека характерология потребностных отношений людей или даже потребностная доминанта.
Более широкая, чем сфера потребностей, сфера проявления человеческих желаний представлена развитием произвольности как обнаружением в обществе феноменов воли и волеизъявления. Практически всегда эта тема задевает также проблему свободы воли и личностной автономии человека. Поскольку воля считается социальным качеством, она базируется на "хорошо интериоризированном принуждении" и подчинении. Для определенной культуры воля есть род коллективных представлений, которые внедряются в сознание посредством окружения (примеры родительской воли или группового давления вполне ощутимы и современными людьми, не говоря о более жестких в смысле подчинения и принуждения эпохах). Индивидуальные волевые усилия демонстрируют уровень "обузданности" человеческих органических и психомоторных движений, в то же время они есть то, что "извлекает" человека из группы в ситуации индивидуального выбора или действия. Знаковые средства контроля содержат в себе поведенческие программы как залог правильного существования индивида в конкретном обществе. Так история рождает эпохальные категории "рабского" и "господского сознания", где господское самоутверждение осуществляется на фоне рабского терпения и покорности. Непосредственную связь с современным человеком этих категорий трудно отрицать.
Подобно потребностям, эмоции напрямую соединены с непосредственным функционированием организма. В мире культурных текстов эмоции ощущаются как "голос тела", которым все культуры каждая по-своему пытаются овладеть. Наиболее ярко и драматично в контексте борьбы за овладение человеческой биологией представлена эмоция "страха", которая непосредственно означает психологическую защиту любого живого существа. Известно, что вариативность эмоции страха необычайно широка: от небольшого эмоционального возбуждения (легкого испуга) до панического перевозбуждения (ужаса). За энергийный излишек страха (нелокализованную в предметности тревожность) борется психовласть, цель которой через социальную обработку сильнейшей эмоции прямо контролировать жизнедеятельность человека. В чувственную ткань социального страха включены "нормы-оценки" и "нормы-меры", которые могут как патологически сплачивать, так и патологически отталкивать людей в обществе друг от друга. Наиболее сильным из социальных страхов многими культурами признается страх смерти или страх за свою жизнь. Социорегулятивная система страха выстраивается религиозными обществами, которые по-разному трактуют экзистенциальную необходимость чувства страха для человека в мире. Политические культуры манипулируют институциональными и бытовыми страхами общества. Иногда общество выстроено преимущественно как "общество страха", где царствует образ грозного судьи. Генерализация страхов часто осуществляется в практиках обозначения "добрых" и "злых" как средстве социального нормирования и как инструменте государственного аппарата.
Социокультурная определенность воображения и памяти имеет чрезвычайно широкую локализацию. Она простирается от первобытных элементов до высших психических функций современного человека. Первобытная форма сознания существовала в цепочке эмоционально связанных образов предков и героев, память о которых непосредственно возобновлялась тем, что ее пели, рассказывали и танцевали потомки. Целью соединенных воображения и памяти в мифологическом прошлом человечества была сама жизнь, которая постепенно "сворачиваясь", превращалась в состояния сознания с помощью семантических структур. Магия тоже была включена в эту "механику образов" как действенная сила, именно она начала накапливать первобытные знания о мире. Далее реальное и нереальное начали делить духовный универсум культуры: первое разделение осуществляется на сакральный и профанный миры, потом социальные миры выстраиваются как традиция. На исторических этапах человечества развивается познание мира на уровне не переживания его, а мышления о нем, что своеобразно утилизует и память и воображение. Не так давно по историческим меркам воображение и мышление расходятся: рациональное сознание при этом становится "хорошо структурированным" и по принципу правильное-неправильное жестко управляет миром и человеком; воображение вытесняется в сферу искусства и его культурная генерация оказывается вне зоны практического.
Особенности психолого-исторического понимания личности. Примеры исторического персоногенеза. Природа личностного феномена встречается во многих исследовательских планах; она принадлежит не только сферам психологического, но несомненно соотнесена с разнообразием социокультурных моделей.
В исторической психологии личность рассматривается как формирующийся в ходе истории человеческого общества психологический механизм. Среди основоположников этого подхода можно назвать П. Жане, который представил личность в качестве человеческого изобретения, такого же, как и многие другие. Целью "изобретения личности" ученый считал необходимость обеспечения целостности индивида и отличия его от остального мира, а также потребность нести различные социальные обязанности и принимать разнообразие ценностей общества. В трактовке И. Мейерсона и его сотрудников личность представала как некая биосоциальная целостность, объединяющая в себе телесность, чувствительность, моторную активность, непосредственные отношения человека с его именем, положением, гражданскими и политическими правами и обязанностями, профессиональными требованиями, религиозными верованиями и т.п. В таком качестве личность может быть рассмотрена как одна из основополагающих функций психики. Так считал и Ж.-П. Вернан, изучавший древнегреческую личность сообразно систематизированным представлениям о социальном индивиде.
Историко-функциональное понимание личности присутствует и в отечественной психологической литературе. Б.Д. Парыгин утверждал, что есть более общий и менее общий подходы к построению теорий личности, что определеннее можно выразить как существование общих и частных пониманий личности. Для многих известных российских психологов характерно было понимание проблемы личности как проблемы ее места в обществе, а сущности личности — как совокупности общественных отношений (Б.Г. Ананьев, А.Н. Леонтьев, К.К. Платонов, С.Л. Рубинштейн и мн. др.); в психологии развития личность явно или неявно дана как определенная ступень человеческого развития (Л.И. Божович).
Вклад исторической психологии в это разнообразие заключается в предложении нового взгляда на старую проблему: личность можно рассматривать как ряд исторических уровней развития психического субъекта и как преобразующий фактор психогенеза. Принимая тот факт, что личность есть все-таки некоторая гносеологическая абстракция, нужно признать также, что реально существуют только исторические формы автономной личности, а значит, и исторические типы личности. В широкой исторической систематике можно различить несколько вариантов персоногенеза, при этом необходимо крайне осторожно относиться к определению того, что является личностью, а что — нет, поскольку современный тип личности как психологическая реальность современной науки не всегда предстает в столь определенном и конкретном виде. Историческое развитие личности неправомерно представлять и как непрерывное нарастание одного или нескольких специфических качеств, поскольку становление личности не линейный, а сложный и не всегда однозначно выявляемый процесс. Сообразно этому утверждению нельзя считать древнего египтянина, китайца или индуса личностями заведомо "неразвитыми" по сравнению с современным европейцем, например; но это будут личности "иного типа", иной личностной организации.
В исследовании исторических типов личности много пробелов, но уже были более или менее удачные попытки в определении "древнегреческой" и "средневековой" личностей. В них неизменно подчеркивались такие факторы становления или трансформации личностных моделей как переживания ненадежности существования, бытие внутри социального кризиса, когда приходится выбирать одни ценности жизни и отвергать другие. Психические новообразования, которые возникают как средство регуляции поведения индивида в сложной социальной среде, выявляют специфики, которые сейчас неизменно приписываются личности, — это самосознание, психологическая индивидуальность, социальная автономия. Есть основания считать появление идеологически враждебных норм поведения индикатором и причиной появления личности, а фактор выбора между одним и другим типами поведения — средством ориентировочной деятельности, имеющей этическую окраску.
Два типа культурного порождения психики: общность и общество. Общность и общество могут быть представлены как два образа историко-социальных контекстов человеческого существования. Общность оформилась в первобытные времена сапиентного диапазона; она стала основой человеческой психики, которая впоследствии обеспечивала непосредственную адаптацию культурно-знаковыми средствами. Общность как социальная организация строилась на непосредственном суггестивном воздействии и кровно-родственных связях как единственном источнике создания социальных отношений и социальных институтов. Первобытная психология общности оформлялась в качестве защитной и стабилизирующей психологии (или знаково оформленного инстинкта самосохранения) в неизменных природных условиях; при консервации потребностей и отношений она способствовала практически биологическому совершенствованию форм жизнедеятельности. Изменения в такой форме социальной организации возникали только при вызове природных сил или со стороны других общностей; главной движущей силой при этом становился страх, а главным способом социального взаимодействия — магия, поскольку миф соответствует упорядоченному существованию в космоподобном мире.
Переход от контактных к общественным связям относится к временам появления письменности и письменной личности. Письменная личность отграничена от общности; группа таких личностей может составить общество, где у каждого будут свои направленность и мотивированность, понимаемые в социальном аспекте как ценностные и целевые признаки. В обществе на первое место выходит идея "необратимости человеческого существования", история понимается как общественное развитие и постоянное изменение общества относительно самого себя. В такой ситуации возрастает нагрузка на индивидуальное сознание, поскольку человеку нужно не просто определить себя в рамках общества, но постоянно заниматься самоопределением.
Общность и общество существуют не просто как разные бытийные контексты, не просто как различные социальные уклады, мировоззрения и бытовые навыки, но как разные системы психологической регуляции, которые не могут соединиться из-за антиномичности их гуманитарной специфики. Сопереживание живому человеку и необходимость отрицать его как социальную фигуру не могут объединиться в единстве и переживают свою несовместимость со времен Древней Греции. Когда общественное благо, долг встречаются в частной жизни с непосредственным переживанием собственной нужды, может возникнуть трагедия, выход из которой обеспечивают (но не гарантируют) такие социальные институты, как религия и право.