3.5. Интерпретативная практика

"Наш привычный опыт есть единство успехов и неудач в деле интерпретации", — сказал А.Н.Уайтхед, рассуждая о рациональности в науке [Уайтхед А.Н., 1990. — С. 288] ; действительно, ничто не бывает заранее определено, и мало того, по-настоящему строгое научное определение всегда связано с необходимостью поместить определяемое в тщательно системазированный универсум, что практически невозможно. Поэтому любое научное определение есть на самом деле лишь более или менее удачная понятийная интерпретация.

Интерпретация как познавательная операция известна науке с трёх сторон: а) как общенаучный метод с фиксированными правилами перевода формальных символов и понятий на язык содержательного знания; б) как гуманитарный метод истолкования, прояснения текстов на основании смыслополагания и смыслосчитывания в семантико-эпистемологическом рассмотрении эмпирического материала и в) как способ бытия, которое "существует понимая" [Культурология. ХХ век, 1997. — С. 150]. Социально-гуманитарное познание интересуется преимущественно  интерпретацией как герменевтической процедурой, ей и уделим наше внимание, представляя достижения философии и литературоведения в этой области.

В XIX в. в общей теории понимания (философская герменевтика) возник интерес к вопросу о множественности типов интерпретаций.

В общей массе интерпретативных моделей были выделены грамматическая, психологическая и историческая интерпретации (Ф. Шлейермахер, А. Бек, И.Г. Дройзен), суть и соотношение которых стало предметом междисциплинарного осмысления. В результате было установ-лено что: грамматическая интерпретация осуществляется по отношению к элементам языка — самому слову и его грамматическим и синтаксическим формам в условиях времени и обстоятельств применения; психологическая интерпретация раскрывает представления, намерения и чувства, сообщаемые и вызываемые текстом; историческая интерпретация работает в направлении включения текста в реальные отношения и обстоятельства его порождения. В последующем времени интерпретативная эпистемология развивалась в направлении выявления канонов интерпретации, представлений о её обоснованности, неопределённости, соотношения с критикой и реконструкцией.

Существенный вклад в развитие понятия и теории интерпретации внесли:

Ф. Ницше, который разрабатывал новый подход к познанию как системе смысловых "перспектив"; согласно такому представлению становится понятной множественность интерпретаций, осуществляемых всякий раз с точки зрения некой "понятной" человеку схемы или перспективы;

М. Вебер, предложивший различать истолкование языкового смысла текста и его ценностного смысла; это помогло выделить и сделать определённой конкретную позицию интерпретатора, благодаря которой он нечто выделяет и подвергает истолкованию в тексте;

В. Дильтей, обобщая принципы древней и современной герменевтики, указал на связь переживания и понимания (постижения) смысла; это привело к представлению о необходимости интерпретации  частного только в соотнесении с целым, а целостную перспективу создавать на основе понимания частей;

М. Хайдеггер, который дал блестящие образцы интерпретации филологических и философских текстов Анаксимандра, Декарта, Канта и многих других, руководствуясь известным принципом "понимать автора лучше, чем он сам себя понимал"; он же вывел герменевтическую интерпретацию за пределы анализа текстов в сферу "экзистенциальной предструктуры" и показал, что дорефлексивное человеческое понимание есть, по сути, способ бытия человека в мире и от него невозможно освободиться (оно первично); вторичная интерпретация коренится в первичном пред-понимании и строится только исходя из неё;

Х.Г. Гадамер, указавший на "законные предрассудки", отражающие историческую традицию и формирующие исходную направленность индивидуального восприятия, которое закономерно участвует в интерпретации;

П. Рикёр, объединивший в семантическое целое рефлексивный и экзистенциальный план интерпретации и провозгласивший, что даже конфликт интерпретации является не недостатком, а самой сутью интерпретативного процесса.

Как видим, в ходе философского осмысления было обнаружено, что интерпретативной практикой пронизано не только научное познание, но и само бытие человека в мире. Языковая интерпретация текстов также была закономерно переосмыслена и язык уже не рассматривался как продукт деятельности индивидуального сознания, но предстал как "дом бытия" (М. Хайдеггер) и то, к чему надо "прислушиваться", поскольку через него "говорит" само бытие. Современная интерпретативная практика в методологическом фокусе поставила и по-своему разрешила проблему истины; при этом обнаружилось, что истина присутствует только в той степени, в какой ясность и отчётливость "понимаемого бытия" явлены для "понимающего его бытия".

В современном гуманитарном знании интерпретация известна как фундаментальный метод работы со знаковыми системами текстов. При этом текст (одно из ключевых понятий гуманитарной культуры ХХ в.) трактуется как "последовательность осмысленных высказываний, передающих информацию, объединённых общей темой и обладающих свойствами связности и цельности" [Руднев В.П., 1997. — С. 305]. Текстом и текстами занимается множество дисциплин — наиболее интересные для психологов образы "текстуального" можно найти в семиотике, структурной лингвистике, философии текста, структурной и генеративной поэтике. При этом текст может быть понят как буквально, так и предельно широко (например, культура как текст, повседневность как текст и т.п.).

Создаваемая в междисциплинарном синтезе теория текстов занимается разрешением многих насущных вопросов, связанных с загадками формы, структуры и порождения текстовой реальности. Из многих источников складывается общая концепция текста, которая представлена В. Рудневым следующими принципами [там же. — С. 335].

·   Все элементы текста взаимосвязаны (тезис структурной поэтики). Связь между элементами текста носит трансуровневый характер и проявляется в виде повторяющихся и варьируемых единиц — мотивов (тезис мотивного анализа).

·   В тексте нет ничего случайного; свободные ассоциации являются самыми надёжными (тезис психоанализа). Связь между словами, тоже зачастую ассоциативная, строится на базе семантического образа слова (тезис парасемантики).

·   За каждым поверхностным и единичным проявлением текста лежат глубинные и универсальные закономерности, носящие мифологический характер (тезис аналитической психологии К.Г. Юнга).

·   Текст — не описывает реальность, а вступает с ней в сложные взаимоотношения (тезис аналитической философии и теории речевых актов). То, что истинно в одном тексте (как "возможном мире"), может быть ложным в другом (тезис семантики возможных миров).

·   Текст — не застывшая сущность, а диалог между автором, читателем и культурными контекстами порождения и прочтения текста (тезис полифонии и диалогизма М. Бахтина).

Интерпретация как практика истолкования текстов и в древности и теперь более похожа на искусство, так как рождается из виртуозности толкователя. Однако неискушённому уму она может показаться "простым делом" — в чём может заключаться сложность для грамотного человека в чтении и понимании прочитанного? Очень хорошо эту сложность представил К. Ясперс, обращая внимание исторически мыслящего исследователя на следующие моменты [Ясперс К., 2000. — С. 194-205].

1. Единичное и целое. Для понимания отрывка или фразы текста, необходимо знание о целом, поэтому "курсорное, как можно более объемлющее чтение целых произведений и осторожное погружение в отдельные фразы и отрывки должны идти рука об руку". Из знания целого при этом хорошо улавливается "настроение заднего плана", что позволяет проникнуть в психологическую глубину текста; знание целого также помогает обнаружить фрагменты, которые "прежде других приглашают к остановке и к обстоятельнейшей интерпретации". Но "тупое прилежание помогает в этом столь же мало, сколь и жадное, любопытное рыскание тут и там". Сильная заинтересованность, счастливое предчувствие и предваряющее понимание наряду с настойчивым упорством в решении общей задачи — вот что, по мнению К. Ясперса, по-настоящему продвигают исследование, свободное тем не менее от крайнего принуждения себя к труду или развлекающей занимательности, не свойственных подлинному научному интересу.

2. Понимаемое и понятое. "История обнаруживает себя так, каков философствующий и как он мыслит", — считает К. Ясперс. Но при этом мыслимое заключено не только в рассудке, так как "каждый понимает в содержании только то, что уже заключено в нём самом и нуждается только в пробуждении". Общая позиция исследователя, таким образом, не может оказаться полностью рационально-объективной, ведь "только там, где я затронут, я понимаю; только там я слышу вопросы и ответы, которые прорываются во мне самом". Поэтому не только интеллектуальная зрелость, но и зрелость чувств и особенность душевного склада исследователя — всё проявит себя в эффектах "понимания" или "непонимания" прочитываемого и осмысливаемого содержания.

3. Бесконечность интерпретируемого. "Истинно простое скрывает бесконечные содержания и поэтому поддаётся бесконечной интерпретации. Его сохраняющийся смысл не исчерпывается в так или иначе понятом и осознанном бытии", — так выразил К. Ясперс главную интерпретативную идею. То, что может быть исчерпано в интерпретации, является на самом деле "мёртвым" содержимым "голого рассудка", представляющего собой деградацию "предшествующего изначального". Поэтому опора в исследовании только на заранее приготовленные и тщательно выверенные принципы в живой работе может  закрыть доступ к интерпретирующей коммуникации.

4. Ступени и направления интерпретации. То, что в жизненном событии предстаёт в единстве, исследователь постигает постепенно, что позволяет говорить о "ступенях понимания". На первой ступени осуществляется погружение в предметное содержание текста и на этом уровне уместно рациональное и догматическое понимание в пределах понятий и результатов мышления; но это понимание поверхностно и оно представляет собой всего лишь предпосылку к интерпретации, которая направит его к источникам, мотивам и стимулам мышления.

В изначальной интерпретации может возникнуть только косвенное и смутное пред-ощущение некой идеи предметного содержания, которые уточняются затем социальными и психологическими контекстами;

и так возникает поворот мысли в глубину, а из объективности очевидного постепенно вырисовывается субстанциональное и экзистенциальное содержание. Хорошим дополнением к этому процессу может быть "разрушающая интерпретация" (иначе приём деконструкции в интерпретирующем выводе); она воспримет всю исследовательскую картину целиком и попытается обнаружить в изначальной интерпретации "радикальное противоречие", чтобы таким образом проверить её на прочность. На самом деле она направлена в первую очередь против небрежности и заблуждения, обнаружив и устранив которые, она приведёт исследование к утверждающему пониманию, а оно, в свою очередь, станет формой существенного усвоения познанного.

5. Позиция понимания. Позиция интерпретатора по отношению к исследуемому материалу может быть критическая и некритическая.

В первом случае исследователь судит всё как истинное или ложное, желательное или неприемлемое; во втором он стремится принимать всё так, как оно есть. Кардинальное различие этих позицийв том, что критически настроенное исследование представляется ареной "борьбы за истину", а некритическое принимает за истину любое фактическое. Какая позиция предпочтительнее, какую из них выбрать? "Всё хорошо, интересно и достойно любви", — утверждает К. Ясперс, но при этом подчёркивает, что выбор неуместен, так как обе "они стоят напротив" и обе недостаточны. В понимании необходимо попасть к истоку смысла; этот путь должен пройти сам понимающий, и для этого необходимо, по мнению Ясперса, преодолеть три стадии. На первой исследователь погружается в свой внутренний мир и в виде опыта превращается в те возможности, которые исторически стоят на пути познания; на второй ему нужно уметь мгновенно обрести "абсолютную дистанцию" в обращении "с другим как другим" и не путать себя

с ним; наконец, испытав всё, исследователь должен прийти к ощущению своих собственных возможностей быть человеком, связанным со всем человеческим как товарищ по судьбе. Это и будет обретением той истинной коммуникации, которая может быть бесконечной и софийной.

Интерпретация как современный метод познания и одновременно искусство толкования непосредственно связано с концепцией "герменевтического круга", образную суть которого можно представить так: каждое прочтение, обогащая предварительное знание, приближает исследователя ко всё более полному пониманию смысла текста. Парадокс этого круга заключается в несводимости к логически непротиворечивому алгоритму целеустремлённости понимания и множествен-ности возможных истолкований текста. Попытку выйти из парадокса предпринял Х.-Г. Гадамер, который перевёл логическую часть проблемы герменевтического круга в содержательную плоскость посредством введения понятия о "пред-структуре понимания", которая создаётся совокупностью мнений о смысле текста. Таким образом постигаемая в процессе восприятия текста истина и собственная предвзятость мнения перестали противостоять. Понимание при этом стало возможным благодаря открытости смыслу текста, которая помогает интерпретатору устанавливать связи между тем, что говорит текст, и его собственными мнениями [СЗЛ, 1996. — С. 202-203].

Синтез различных способов интерпретации. Раскрыть механизм порождения (прочтения, истолкования) смысла при интерпретации  помогает широко используемое сейчас в семиотике понятие "код", с помощью которого выражается способ организации текста по определённым правилам и с определённой точки зрения. В некоторых интерпретациях понятие "кода" указывается как синонимичное понятию "идеологии", поскольку соотносится с представлением о наборе ожиданий читателя относительно текста, которые могут оправдаться или нет [Ильин И., 2000. — С. 106; Чертов Л.Ф., 1993].

Считается, что если код обеспечивает коммуникацию, то он должен быть понятным для всех участников коммуникативного процесса; это обстоятельство позволяет приписывать коду свойство конвенциональности (конвенционально функционирует естественный язык, который практически всегда понятен его носителям). Но конвенция относительно кода текста не всегда носит осознанный характер, большей частью она как бы "самоустанавливается" в множестве коммуникативных актов. Кроме того, код как сверхтекстовая организация создаётся в сфере культуры на основании множественных структурных векторов: герменевтического, символического, семиотического и нарративного [Барт Р., 1989. — С. 40]. Они обладают собственными возможностями, побуждающими прочитывать с ними связанные значения; они также могут влиять и ограничивать друг друга, каждый по-своему оправдывая  выбор языковых единиц (от лингвистических особенностей естественного языка до жанровых и стилевых характеристик текста). Их особое взаимодействие было представлено Бартом как "письмо", а заинтересованное погружение исследователя в текст-письмо он назвал процедурой "чтения", которая существенным образом отличается от интерпретации. В интерпретации текст всё-таки объективируется, так как интерпретатор волей-неволей высказывает о нём какие-то утверждения (пусть и на основании своего жизненного опыта) и это устанавливает между ним и текстом непреодолимую дистанцию; а в чтении субъект практически полностью отрешается от самого себя и такое растворение в тексте заставляет его отказаться от всяких попыток продублировать прочтённое в любом другом языке, кроме языка самого произведения.

Так обозначается "пропасть", которая пролегает между интерпретациями и эмпатическим чтением, а исследователь может быть поэтому либо читателем, либо критиком. Можно ли избавиться от этой альтернативы, уйти от "дурного объективизма" и от "безраздельного вживания", растворяющего субъективность того, кто "вживается"?

Р. Барт считает, что ликвидировать отчуждение или растворение можно благодаря особой позиции исследователя; он назвал эту позицию "удовольствием от текста", которое возникает, если удаётся преодолеть власть кода и дать выход "символическим энергиям", воспринимая и принимая во всей полноте всю символическую природу текста.

Символическое и символизм в тексте — в самом широком смысле предполагает обнаружение в нём идеального содержания, обнаружения бессознательных начал (архетипов), которые не могут иметь определённого выражения. Представление о символическом связано также с возможностью одновременно осмысливать все известные уровни текстовой и за-текстовой реальности (от непосредственных ощущений до самых высоких абстрактных уровней осознания), собирая их вместе в новое качество, которое невозможно уловить ни одним из известных семиотических средств. Когда речь заходит о символическом анализе текста, то исследователь сталкивается с зачатками символичности уже на фонетическом (сигнальном) уровне языка, другое проявление символического связано с иносказаниями, надстраивающими над буквальными языковыми второй, третий и т.д. уровни осмысления. Наиболее специфическую нагрузку приобретает символизм художественного типа, весьма существенный для искусства, но существующий и за его пределами; он непосредственно "извлекается" из целостной формы выражения благодаря естественной связи с ней, не требуя для своего интуитивного постижения опоры на какой-либо код.

На внутреннюю близость символизма языка с художественным символизмом настоятельно указывал А. Потебня; реконструируя структуру слова в мифо-поэтическом выражении, он раскрыл связь между образным поэтическим представлением и "внутренней формой" слова, что обнаруживает его символичность как в общем, так и в специальном смысле. Такой символизм был свойствен допонятийному мышлению (пра-логическому — по Леви-Брюлю; комплексному — по Выготскому); преодоление этого естественного символизма в мышлении с помощью рассудочных привычек, столь ценимое в науке Нового времени, оказалось весьма сомнительным достоинством в искусстве, где в отличие от однозначности логического вывода ценятся многозначность и богатство возможных смыслов.

Естественным следствием при интерпретации художественной символичности оказывается возможность его различного понимания читателем и автором. Расхождение может привести к неадекватному мысли автора пониманию текста; в этом случае символ не может быть средством коммуникации, но вполне способен стать поводом для свободного смыслообразования в сознании рецепиента. Именно подобное расхождение в прочтении символических кодов, используемых различными интерпретаторами, определяет особый статус "символогии" в сфере гуманитарно настроенных наук (С.С. Аверинцев, Вяч. И. Иванов, Ю.М. Лотман, Р. Якобсон и др.).

Главная задача интерпретации любого рода текстов для гуманитария — проследить в первую очередь "пути смыслообразования" (Ж. Делёз), что абсолютно не связано с задачей выявления единственного смысла или даже одного из возможных смыслов; и здесь герменевтическая задача разрешения загадки текста может быть только намечена, найденные смыслы просто указаны или сформированы в тематическую группу; в интерпретации позволительны нестабильность, рассеянность свойств и "мерцание смыслов"; в ней нет места символическому структурному группированию, так как всё живо, многозначно и обратимо [Ильин И., 2000. — С. 288-290].

Методология научного исследования психологии выделяет в этом пространстве, как наиболее важные, области моральных и психологических состояний личностей, творящих и воспринимающих тексты. Гуманитарная традиция в психологии ориентируется на то, что многие человеческие состояния не могут быть постигнуты экспериментальным или эмпирическим путём, но они могут быть пережиты, прочувствованы и интуитивно познаны исследователями-гуманитариями.

   

Добавить комментарий