Возможно, смех следует определять через "понимание"? Ведь "ничто не приносит столько огорчений, как непонятый юмор. Разве что неразделенная любовь".
"Мне хочется рыдать при виде хохочущего американца с комиксом в руках. Юмористическая история про пышную девицу, сумевшую похудеть до плюгавого лифчика номер 2, мне недоступна. И не в отсутствии чувства юмора причина: с Хазановым, например, у меня все в порядке. Он шутит – я понимаю. Но настоящее отчаяние охватило меня, когда впервые довелось услышать взрывы здорового площадного смеха при обмене репликами в народной драме, игранной в дальней деревне:
– Старик, болят у тебя глаза?
– Коза? Какая коза? Ты мне глаза лечи…"[88], – написала в своих размышлениях о смехе И. Уварова.
Отношение к смешному, действительно, – маркер взаимопонимания. Непониманию в культуре нужно учиться специальным образом, потому что картина мира определенной культуры структурирована таким образом, что понимание нормы формируется гораздо легче, чем непонимание. "Искусство непонимания" требует абсолютного незнания законов функционирования данной культуры, оно тождественно абсолютной отстраненности от культуры, в реальности невозможной даже для членов иной культуры. Для того чтобы испытать чувство непонимания, член иной культуры должен сначала хоть что-то понять в этой, чужой для себя культуре, должен стать "чужим среди своих". Без этой процедуры он не знает, а вовсе не не понимает новую для себя культуру. Иными словами, для того чтобы стать способным к смеховой реакции на ситуацию, нужно ее сначала узнать, а затем отстраниться от знакомой ситуации настолько, чтобы ее не узнать.
Отстраненность от знакомого можно а) игнорировать (т. е. не принимать непривычное в знакомой ситуации в качестве "знакомого");
б) ее можно активно осуждать (и идти на прямые конфликты с иновер-
цами и чужаками, с любыми непонятными для себя ситуациями);
в) но ее можно и "обыгрывать" смехом.
Последнее, т. е. стереотип "обыгрывания" смехом невключенности в культурные нормы, невключенности в знакомое, особенно характерно для русской культуры, исторически формировавшейся на географическом "стыке" Востока и Запада, Севера и Юга. Русский народный юмор зачастую строится именно на эффекте непонимания грани между нормой и отклонением: независимо от сюжетов, герой русских народных сказок постоянно хитрит, морочит голову окружающим своим демонстративным непониманием, – он, мол, Иванушка, настолько глуп, что и на лопату Бабы Яги сесть правильно не может… Не знает он, видите ли, для чего предназначена лопата, и как с ней обращаются… В такой афишированной неполноценности и саморазоблачительной глупости особое доказательство недюжинного ума и адаптивных способностей русского человека. Вот типичная схема площадного (публичного) юмора русской культуры:
Городовой: А вот я пойду за тебя просить.
Петрушка: Куда?
Городовой: В полицию.
Петрушка: В больницу? Зачем мне в больницу? Я здоровый!
Или, в современной эстраде:
Жена: Опять на бровях пришел?!
Муж: Дура! Люди ходят на ногах, а не на бровях!
"Непонимание – передергивание" в смеховой культуре балагана и шутовства, ориентированные на "амбивалентный низ" (по М.М. Бахтину) культуры, выполняет прежде всего охранную функцию культурного сообщества, ибо апеллирует к тому знанию норм и стереотипов общественного поведения и понимания, которое наличествует у всех членов данной культуры. Однако в целом смех вряд ли правомерно определять и через оппозицию "понимание – непонимание", ибо первое чаще всего своим эмоциональным следствием имеет удовлетворение, иногда восторг, и лишь в определенных ситуациях – смех, а второе, как уже отмечалось выше, нередко фиксируется возмущением, раздражением или агрессией.
Восхождение к смеховой культуре проходит несколько этапов и своей вершиной имеет такое развитое чувство юмора, при котором личность ориентируется не только на этнические, но и, одновременно, на профессиональные, семейные, возрастные, социальные, политические и прочие стереотипы, возводящие формируемые смеховые
ситуации к "общечеловеческому" типу (Ф. Рабле, М. Твен, Б. Шоу,
Ч. Чаплин и пр.), открывая новое и оригинальное в банальном.