Боэций и Ноткер, как принято говорить, "вслед за Аристотелем", назвали разумность, смертность и способность к смеху главнейшими признаками человека, создав, таким образом, дефиницию, вполне созвучную и современному пониманию человеческой сути. Определение "Animal ridens" – "смеющееся животное" – не менее точно определяет сущность человека, нежели Homo sapiens. Й. Хейзинг[84], отметивший это обстоятельство, безусловно, прав, потому что если интеллектуально развитые животные (например, хищники) все-таки существуют, то уж "смеющихся" животных в природе не найти.
Что такое "смех" при этом, интуитивно ясно каждому человеку, но каждому также не вполне понятна сущность и механизмы этого социокультурного феномена. "Смех" невозможно объяснить через знание (познание); смысл любой шутки и суть смешного теряются при объяснении: " – Итак, вас обвиняют в шарлатанстве. Вы продавали своим клиентам эликсир молодости. вы уже осуждались?
– Да, в 1650, 1730 и 1890 годах".
Феномен смешного возникает только в процессе акта мгновенного понимания, узнавания некоторого несоответствия в очевидном, обычном, привычном. Но без знания и развитого "чувства юмора" акт понимания несоответствия в очевидном вызывает скорее раздражение, нежели смех.
Физиологически смех очень похож на проявление любых сильных эмоций, характерное для всех высших животных – страх, ярость, агрессию или вожделение. Но смех не похож на них содержательно и, судя по всему, обусловлен не физиологическими (биологическими), а социокультурными факторами. Для того чтобы на некоторое событие у человека возникла смеховая реакция, необходимо, чтобы он сумел мысленно (но неосознаваемым для себя образом) осуществлять акт противопоставления знаемого – неочевидному. (Смеховая ситуация для двухлетнего ребенка: "Собака говорит: "Мяу!", а кошка – "Гав!").
В эстетике смех обычно отождествляется с комическим и противопоставляется трагическому. Но трагедии (страданию) на практике противостоят радость и счастье, а смех здесь представлен разве что улыбкой умиротворения, покоя и наслаждения. На практике феномену смеха противостоят какие-то другие чувства, эмоции и представления. Смех человека может следовать как парадоксальная реакция на гнев или на ярость; на обессмысленность и на осмысленность; на понимание и непонимание; на добро и на зло; на грех; на страдание; на ум и на глупость…, а кроме того, как ответ на целенаправленное желание рассмешить. Впрочем, природа целенаправленной специализированной деятельности по созданию комического (сатиры, юмора) тоже не определена.
Противопоставление смеха как того, "над чем надобно смеяться", трагическому как тому, "над чем не смеются в принципе", таким образом, вполне правдоподобно, но все-таки малоубедительно. Малоубедительно, несмотря на то, что во всех культурах запрет на смех сформирован именно для большинства трагических ситуаций.
В том-то и проблематичность определения смеха через категорию трагического, что запрет на смех существует для большинства, но не для всех трагических ситуаций.
Отношение к событиям как трагическим, по мнению Л.В. Карасева, имеет ярко выраженный конкретно-исторический характер, и в разных случаях по-разному сопрягается с понятием "смех". Так, "смертный" для эллина, и "смертный" для христианина далеко не одно и то же. "Для эллина умереть – не значит расстаться с телом. Он сохраняет его – эфемерное, прозрачное – в Аиде и получает новое – вечное и сияющее, – если его примут к себе олимпийские боги. Христианин же расстается с телом надолго, он сожалеет о нем, скорее следуя естественной привычке, которой противостоит вера в необходимость отказа от тела ради приобщения души к Богу. И эллин, и христианин оплакивают усопших и, хотя первый застал еще ритуал погребального смеха, а второму можно было бы радоваться за освободившуюся из темницы душу, оба все-таки плачут" [85].
Смех над самим собой в трагической ситуации – зачастую доблесть, а не патология: мне довелось быть знакомой с девушкой-инвалидом детства, которая умудрялась с юмором рассказывать о непосредственной и беспощадно-жалостливой реакции окружающих на ее физический недостаток; но смех этот не был противопоставлен трагедии как таковой, он являлся антитезой малодушия и равнодушия, а их не принято сопоставлять с трагическими ситуациями.