Существует несколько подходов к интерпретации социальных институтов: структурно-функциональный (Т. Парсонс, Р. Мер-тон, Б. Малиновский, А. Рэдклифф-Браун, К. Леви-Строс,), в рамках которого рассматриваются структура и функции социальных институтов, и феноменологический (А. Щюц, Гуссерль, Л. Уорд, Г. Тард, В. Парето, Ф. Теннис, Г. Зиммель, М. Вебер), определяющий роль и место личности в них. Существующая система социальных институтов общества очень сложна. Это связано, во-первых, с тем, что человеческие потребности, стимулирующие создание данных социальных институтов, очень многообразны, а во-вторых, с тем, что социальные институты постоянно видоизменяются, так как некоторые элементы структуры института в ходе исторического развития общества или утрачиваются, или наполняются иным содержанием, появляются новые задачи и функции.
В настоящее время происходит не исчезновение базовых социальных институтов, а трансформация их внутреннего строения. Появление новых организационных форм – это не проявление хаоса, а проявление нового социального порядка. В настоящее время в современных социальных институтах под влиянием процессов виртуализации происходит трансформация структур и функций. Затягивающийся процесс трансформации (а по мнению некоторых социологов, в этом случае уже деформации) социальных институтов неизбежно влечет за собой качественные изменения нормативной системы, трансформацию самих социальных норм, и как следствие, изменение отношения к ним людей, трансформацию массового сознания, его ценностно-мотивационной структуры [126, c. 11].
Влияние процесса виртуализации на социальные институты получило неоднозначную трактовку в научном сообществе.
Виртуализация социальных институтов, с одной стороны, связывается с появлением компьютерных технологий. Компьютеризация – это один из этапов общественного развития, в том числе и технологического, характеризующегося более сложными технологиями, средствами коммуникации, повлиявшими на изменение формы социальных взаимодействий, на расширение социальных интеракций. Если исходить из классической социологии знания Маркса и Мангейма, можно утверждать, что компьютеризация – особая форма моделирования социума, поскольку отражает, имитирует его. С помощью средств компьютерной графики реальные материальные объекты уподобляются компьютерным иллюзорным объектам. Таким образом, происходит процесс создания компьютерных симуляций. Компьютерные технологии оказались наиболее эффективным инструментарием симуляции общества. Однако компьютерная реальность не является простым отражением существующего социума, поскольку функционирует по собственным законам, обладая условностью параметров, нематериальностью воздействия, свободой входа/выхода.
Признаками компьютерной реальности являются [65, 109] следующие.
1. Анонимность.
В компьютерной виртуальной реальности в отличие от обычной реальности можно представить себя другим человеком: поменять свой пол, возраст, социальный статус и не быть узнанным.
2. Отсутствие социальных ограничений.
В компьютерной виртуальной реальности нет общественного осуждения.
3. Сжатие пространства.
Можно в реальном времени общаться с людьми из разных уголков страны.
4. Актуальность.
Существует только настоящее время, нет прошлого и будущего.
5. Размывание границ объекта и субъекта.
Человек является одновременно и объектом и субъектом, так как играя какую-то роль, он может взглянуть на себя со стороны.
6. Размывание границ телесного и психического.
Человек встраивает свое тело, психику в компьютерный мир с помощью датчиков, перчаток, виртуального костюма, человек присутствует во всех событиях, происходящих на мониторе. Человек не просто наблюдает за тем, что происходит, но он как бы погружается в событие и может изменить его изнутри.
7. Размывание реального и нереального.
На какое-то время компьютерная реальность становится обычной реальностью.
8. Возможность возвратиться к жизни после смерти, после серьезной аварии.
9. Воздействие на подсознательное.
В компьютерной виртуальной реальности можно встретиться со страшными чудищами.
10. Воздействие на все органы чувств одновременно.
Стереоэффект.
11. Рассмотрение различных вариантов поведения объекта, его сторон.
12. Исчезновение означающего, замена его языковым дискурсом.
Объект может не означать чего-то определенного, каждый человек сам выбирает, что он будет под ним понимать.
Новое компьютерное пространство представляет собой новое социальное пространство с неограниченными возможностями. Однако массовые информационные технологии тоже имеют недостатки. Компьютерное пространство будет новым фактором социального отчуждения, в нем проявятся и уже проявляются не только имущественные, но и интеллектуальные, образовательные различия уже не только на уровне социальных групп, но и на уровне отдельных индивидов.
Компьютерные технологии начинают успешно применяться в реальной жизни, внедряясь в социум. Электронные технологические средства используются для изготовления телевизионных программ, музыкальных и рекламных видеороликов. В литературе печатный текст заменяется электронным гипертекстом со множеством ссылок, приложений, примечаний, «связок». В ссылках содержатся альтер-нативные пути развития сюжета (У. Гибсон «Виртуальный свет», М. Джойс «Полдень»). Читатель становится не просто воспринимающим, но и творцом сюжета. В кино применяются спецэффекты, что способствует возникновению мультиреальности. Методом сканирования создаются виртуальные актеры, воскрешаются актеры из прошлого [63, c. 362–368].
Учителя общеобразовательных школ охотно используют Internet для общения друг с другом и с родителями своих учеников, для обмена профессиональным опытом, иногда обращаются к ресурсам Сети, чтобы обогатить содержание уроков, но многие педагоги настороженно относятся к стремлениям детей углубиться в виртуальное пространство Internet, опасаясь нежелательных последствий. Другое дело – средняя специальная и высшая школа. Здесь активно разрабатывается идея дистанционного обучения, суть которого состоит в замене физического перемещения студентов к источникам знания на виртуальное перемещение знаний к студентам. Происходит процесс симуляции, т. е. процесс уподобления реальных вещей образам, символам. Студенты уже работают не с реальными книгами, а с образами книг на экране монитора. Дистанционное обучение особенно привлекательно для заочного образования. Большинство студентов имеет в Internet свои сайты, где размещаются не только рекламно-ознакомительные материалы, но и электронные версии учебных пособий, методические материалы, контрольные задания и т. д. Существуют привлекательные проекты виртуальных вузов, предусматривающие мобилизацию лучших преподавателей и специалистов региона для участия в педагогическом процессе [63, c. 362].
В работе библиотек используются телекоммуникационные возможности Internet [63, c. 363]: 1) для обслуживания читателей в режиме теледоступа, без посещения читальных залов; правда, авторское право не допускает размещение на библиотечных серверах текстов первоисточников, но зато поиск информации в электронных справочниках, энциклопедиях и библиотечных каталогах вполне доступен; 2) для библиотечной кооперации в виде обращения к электронным каталогам других библиотек, скачивания библиографических записей из центра каталогизации, передачи фрагментов баз данных, заказа литературы в книжных магазинах, книгообмена и др.; 3) для развития профессиональных контактов с отечественными и зарубежными коллегами: путем электронной почты, подписки на тематические листы рассылки, участия в телеконференциях и т. п. Библиотечные работники высоко оценивают колоссальные информационные ресурсы Internet, но склонны рассматривать их как дополнение к справочно-библиогра-фическим фондам, а не как их замену.
Музеи используют свои серверы для предоставления следующих услуг [63, c. 364]: справки об адресах, часах работы, телефонах; предварительный заказ билетов и на организацию экскурсий, публикация анонсов выставок и коллекций; проведение дискуссий специалистов и любителей искусства и др. Реализуется проект «Музеи России», задачами которого, в частности, являются: развитие дистанционного образования; формирование среды общения для музейных специалистов. Создан «Всероссийский реестр», включающий более двух тысяч музеев, многие музеи располагают сайтами, раскрывающими их экспозиции. Экспозиции представлены как образы.
Здравоохранение в Internet впечатляюще представлено телемедициной. Телемедицина – это использование телекоммуникаций и компьютерной технологии в сочетании с опытом специалистов-медиков для оказания врачебной помощи в отдаленных районах, в любое время суток и при любой погоде. Телемедицина незаменима в чрезвычайных обстоятельствах и при катастрофах. Кроме телемедицины, Internet используется для распространения медицинских знаний, фармакологической информации, экологического мониторинга и поддержания экологической безопасности [63, c. 365].
Трудоустройство облегчается с помощью баз данных Internet, где собраны сведения о компаниях-работодателях, об имеющихся вакансиях и требованиях к соискателям. Кроме того, есть банк биржи труда, куда работник может представить свои предложения по трудоустройству [63, c. 366].
Виртуальное пространство Internet – прекрасное поле для развертывания гражданских инициатив независимо от официального одобрения. Характерный пример – использование Internet российскими правозащитниками [63, c. 367].
Недавно появились творческие проекты принципиально нового типа с использованием компьютерных средств. Например, фирма Silicon Graphics создала системы типа вижуанариумов. С их помощью человек может парить над архитектурными памятниками и подлетать к художественным полотнам в картинных галереях для рассмотрения их деталей [63, с. 368].
Два сотрудника Института новых мультимедийных технологий из Франкфурта, Криста Зоммер и Лоран Миньоно, создали проект на стыке науки и искусства, позволяющий любому человеку почувствовать себя одновременно обитателем и творцом кибернетического пространства. Он получил название TransPlant [63, c. 368].
Другой подход к рассмотрению виртуализации социальных институтов предлагают постмодернисты (Ж. Бодрийяр, Ж.-Ф. Лиотар). Они описывают деинституционализацию как характеристику эфемерного социального бытия [28, 155]. Они указывают на усиление символичности современного общества. Отношения между людьми принимают форму отношений между вещами, процесс создания и реализации ценностей превращает человека лишь в функциональный ресурс общества, а социальные институты – в «автономную реальность», ценности перестают быть аутентичной реальностью, социальные технологии превращаются в «знаки», замкнутые сами на себя. Функционирование социальной системы выступает как симуляция, скрывающая отсутствие «глубинной реальности». Когда ценности реализованы, то все, что считается социальной реальностью, утрачивает устойчивость и определенность. Сущность человека проявляется не в социуме, а в виртуальном социуме, в котором человек имеет дело не с вещью, а с «симуляцией» (изображаемым). Институциональный строй общества (институциональный порядок) не ликвидируется, он продолжает существовать. Однако это уже не порядок как «сила», а порядок как «расположение» в виртуализированном обществе. Институциональный порядок остается как симуляция, как интуитивно понятная привычная среда.
Кардинальным отличием переживаемой нами эпохи становится резкое увеличение роли знака в том смысле, что практически во всех сферах социального бытия деятельность людей ориентирована преимущественно на производство символических ценностей.
В индустриальном обществе товар – это вещь, чье объективное свойство – это благо; основными характеристиками экономики являются производительность и платежеспособность. Сегодня произвести товар любой сложности – не проблема, проблема его продать, т. е. придать ему привлекательность в глазах покупателя. Продается зачастую не товар, а марка, бренд, знак, и цену товара определяет, не как раньше, меновая стоимость, не реальные свойства и затраты труда, а социальный статус бренда, образ стоимости товара. Таким образом, на рынке продаются образы товаров, раскрученные рекламой, и экономический процесс, т. е. производство стоимости, уходит со сборочных конвейеров и перемещается в рекламное агентство. Физический объект рекламы перестает быть означаемым и становится «означающим». Общество потребления все более и более трансформируется от мира товаров как таковых к миру, в котором доминирующее положение занимает знак, образ товара. Процесс виртуализации экономики захватил и деньги. Они ныне не столько вещественный заместитель товаров, сколько «права заимствования». Если деньги – права заимствования, то человек должен предъявить не столько металл, бумагу или пластик, сколько образ платежеспособности. Система кредита, которая парадоксальным образом меняет местами процессы производства и потребления, делает важным «происхождение» спроса. «Хорошее происхождение» гарантируется образом «имеющего право на займ». Деньги персонифицируются. Электронная подпись, возможность аннулировать кредитную карточку превращают платежеспособность в функцию знания индивидуального пароля, а не в фактор обладания анонимными денежными знаками. Такого рода симуляцией, образностью, виртуальностью пропитана вся экономика – банки держат обязательств на порядки больше, чем реальных средств. Банк – это симулянт платежеспособности. Поскольку на рынке обращаются теперь изображения, образы ценностей, то возможной становится симуляция инноваций. Модификации, не затрагивающие функциональных свойств вещи и не требующие реальных трудозатрат, в виртуальной реальности рекламных образов выглядят как «переворот», «новое слово» [88].
В постиндустриальную эпоху, по мнению Ж. Бодрийяра, процессы производства и потребления приобретают характер знаковой манипуляции: вещи, труд предстают в качестве «знаков реального» в ситуации «утраты» самой социальности [28].
В обществе модерн тенденции к овеществлению выразились в превращении власти в аппарат государства, а борьба за власть – в политические предприятия, т. е. власть фактически – это функция обладания и управления ресурсами: деньгами, сторонниками. Но сегодня виртуализация этой стороны общественной жизни приводит к вытеснению личностей и их «созданию» в PR-агентствах; точно так же, как и в экономике, в политике действуют уже не конкретные люди, а их имиджи, обладающие более или менее индивидуальностями. По мнению А.В. Чугунова, «мы живем в эпоху политики образов и образов политики» [298, с. 8]. Сегодня не рейтинг политика отражает его популярность, а, наоборот, популярность политика формируется его рейтингом. Политика в значительной мере становится сферой паблик релейшнс и шоу-бизнеса. Партии приобретают образ брендов, олицетворяющих ценности, а разделение ветвей власти приобрело статус ничего не значащего символа. Миллионы «избирателей», «электорат» идут не вслед за конкретными делами партий, а за их виртуальными обра-зами, наполненными виртуальными ценностями. Современная политическая реальность становится специфическим средством, декорацией той или иной идеи, призванной оказать влияние на людей [88].
В современных условиях, когда отношения индивида с действительностью опосредованы значительным числом образов, особенно велика роль телевидения в формировании имиджа политиков. Сама политическая система и принимаемые ею решения, по мнению М. Кастельса, формируют арену для действий масс-медиа. Политическая жизнь на экране все больше сводится к стычкам отдельных персонажей и образов, программные заявления теряют прежнюю роль, поскольку никто не воспринимает их всерьез, и граждане более не придают им значения. Преобладание такой «персонализированной» политики подразумевает, что самой эффективной формой идеологической борьбы оказываются нападки на человека, ассоциирующегося с тем или иным «месседжем». Клевета и сплетни становятся важнейшим искусством в политике. Все партии вступают в эту гонку, манипулируя информацией или даже фабрикуя ее [114, с. 64]. Ж. Бодрийяр говорит о своеобразном «взрыве» средств массовой коммуникации и реальности, когда отличить одно от другого становится просто невозможно [30]. Политические имиджи и реальность не имеют различного онтологического статуса: не существует различия между политическим имиджем и реальностью.
Основа науки эпохи модерна – это компетентность и профессиональность, предназначенные для открытия объективной истины и повышения своей квалификации. Сегодня главным принципом науки становится воссоздание образа компетентности, и это убедительно показывают многие социологи: например, М. Малкей или Ж.-Ф. Лиотар. В настоящее время наука – не более чем разновидность социальной игры, дискурса в полидискурсивном обществе. Компетентность при этом симулируется не только отдельными учеными, но и исследовательскими фондами, грантодателями, системами академических обменов и дистанционного виртуального образования [155].
Искусство эпохи модерн ставит целью демонстрацию виртуозности и оригинальности, при этом процесс овеществления выражается превращением художественного произведения из сферы эстетического переживания в объект, обладающий художественной ценностью. Сегодня в искусстве мы видим бесконечное распространение знаков, рециркуляцию прошлых и современных форм. Нет больше ни основного правила, ни критерия суждения, ни наслаждения. Налицо стадия сверхскоростной циркуляции и невозможности обмена. Индивиды уже не читают произведения искусства, а лишь их расшифровывают – по все более противоречивым кодам. Отмечается застой живой формы искусства и одновременно размножение, беспорядочная инфляция ценности, многочисленные вариации всех предшествующих форм. В ситуации постмодерна все большее место в искусстве начинают занимать синкретические инсталляции, синтезирующие былые стили и воссоздающие образ даровитости исполнителя. Гарантом ценности при этом зачастую являются школы, к которым принадлежит творец. Пройдя через освобождение форм, линий, цвета и эстетических концепций, через смешение всех культур и всех стилей, современное общество достигло всеобщей эстетизации, выдвижения всех форм культуры, вознесения всех способов воспроизведения и антивоспроизведения. Все заявляет о себе, все самовыражается, набирает силу и обретает собственный знак. Как все исчезающие формы, искусство пытается возрасти посредством симуляции. Создается изобилие образов, ничего в себе не несущих. Бесполезно искать в современном искусстве какую-либо связность или эстетическое предназначение [88].
Насыщение повседневности бесконечной серией симуляций приводит, по мнению Ж. Бодрийяра, к формированию своеобразной гиперреальности. Это своего рода нестабильная, эстетизированная галлюцинация, спектакль образов, потерявших изначальный смысл [28, с. 149]. Модели, симуляции представляют собой объекты, дискурсы, не имеющие исконного, изначального референта. Возникает проблема потери смысла информации, который несет тот или иной образ, созданный социальным институтом. При этом значение образов формируется не за счет соотнесения с некоторым стандартом, а за счет соотнесения с другими знаками. Мир, таким образом, превращается в исключительно знаковый, виртуальный. Другими словами, это отражает ситуацию одновременного существования множества кодов, которые не объединены единым метакодом.
В настоящее время, по мнению Ж. Бодрийяра, социальное исчезает, а вместе с ним становится неадекатным и деятельностный подход к его осмыслению [31]. С новым виртуальным социальным соотносится иная практика – практика «делания». Имидж – делается, публичная сфера – «изготавливается». Возникла «деятельность-по-деланию», формой приложения которой стал не объект, а субъект, и его сознание. За «деланием» скрыт мотив «делания публики», «делания человека», нужных целевых групп, интерактивных аудиторий, общественного мнения. Индивиды ориентируются на «демонстрационные эффекты», т. е. на то, что видят, слышат, не подвергая это критическому анализу. Технологии «изготовления», работающие для убеждения аудитории, рекомендуют фрагментировать информацию, подавать ее дробно,
заполнять паузы образами, акцентировать второстепенное, уводя внимание от существа дела. Точку зрения Ж. Бодрийяра разделяет и Б.С. Сивиринов, который считает, что в современных условиях образы, создаваемые социальными институтами, зачастую противоречат реальной деятельности социальных институтов. Образ далек от реальности, что приводит к формированию виртуальной квазиреальности. Образ выражает мнимую, ложную реальность [243, c. 39–44].
В современном обществе усиливается разрыв в несоответствии виртуальных форм социальным. Образы социальных институтов в значительной степени не соответствуют реальности, поскольку латентные функции начинают противоречить явным функциям и приобретают негативный характер. Американский социолог Р. Мертон, много сделавший для становления структурно-функционального подхода, первым предложил различать «явные» и «латентные (скрытые)» функции социальных институтов [177, c. 118–124]. Данное различие функций было введено им для объяснения определенных общественных явлений, когда необходимо учитывать не только ожидаемые и наблюдаемые следствия, но и неопределенные, побочные, вторичные. Явные функции социальных институтов носят преднамеренный характер и осознаются людьми. Это следующие функции: интеграции, регуляции, закрепления и воспроизводства общественных отношений. В виртуальных организациях происходит усиление роли коммуникативной функции, что связано с возрастанием потоков информации, пронизывающих институты как внутри, так и во вне. Социальные институты выполняют также латентные (скрытые) функции. Латентные функции, в отличие от явных, не запланированы заранее, носят непреднамеренный характер, и их последствия осознаются не сразу и не всегда, а порой и вовсе остаются неосознанными до конца. Данные функции служат не для удовлетворения явных насущных потребностей, а для удовлетворения косвенных неявных потребностей. Латентность связана с тем, что социальные явления могут существовать как в зрелом, так и в потенциальном, зародышевом, «дремлющем» состоянии. Данная латентность определяется как особая, виртуальная, это латентность «до востребования», как отмечает И.П. Рущенко [234].
Таким образом, виртуализация института, с одной стороны, рассматривается как укрепление института, институционального порядка в целом, с другой стороны, как его деинституционализация, т. е. процесс утраты институциональных свойств [207, c. 139–142].
В современном обществе возрастает роль и значение латентных функций в различных сферах. В современных условиях в экономике, по мнению В.П. Козырькова, даже финансово прозрачное становится социально и когнитивно закрытым. Кроме того, латентность здесь есть не просто сознательное сокрытие таких явлений, которые по своим социальным функциям требуют прозрачности, публичности, а придание им привлекательного для социального субъекта образа. Например, многие финансовые потоки сознательно скрываются для извлечения дополнительной прибыли и придания определенному банку имиджа «солидного и надежного» [126, с. 11]. Т. Веблен, изучая латентные функции экономических институтов, приходит к выводу, что люди покупают дорогие товары не потому что дорогие товары превосходят по качеству другие, более дешевые товары, а именно потому что они дорогие и символизируют «финансовую силу», «высокий социальный статус». Таким образом, производство предметов потребления и выполняет латентную, скрытую функцию – удовлетворяет потребности людей в повышении собственного престижа. Т. Веблен пишет: «Похвальным является потребление дорогостоящих товаров, а также товаров, которые содержат в себе ощутимый элемент стоимости сверх стоимости затрат, делающих товары пригодными для эффективного использования по очевидному физическому назначению. Признаки излишней дороговизны в товарах связываются, следовательно, с достоинством – они являются признаками того, что товары могут очень эффективно использоваться в косвенных, завистнических целях, которым должно служить потребление» [46, с. 174]. Таким образом, демонстративное потребление “высших”, а не “низших” товаров является подтверждением высокого социального статуса человека. Проведенный Т. Вебленом анализ потребления в настоящее время имеет повсеместное распространение в общественном сознании. Сегодня часто «отождествляя в некоторой степени достоинство товара с ценой, мы начинаем остерегаться дешевых цен. Обычно со стороны потребителя проявляется закономерное старание купить требующиеся товары по как можно более благоприятной цене, но традиционное требование очевидной дорогостоимости как ручательства и составного компонента полезности товаров приводит потребителя к отказу как от низкосортных товаров, так и от тех товаров, которые не несут изрядной доли демонстративного расточительства» [46, с. 176]. Таким образом,
латентные функции социальных институтов связаны с таким процессом виртуализации, как симуляция, поскольку предпочтение отдается не качеству товара, а его образу.
В современных условиях в политике латентность хорошо просматривается при выстраивании политических рейтингов и создании публичных имиджей с помощью СМИ. Масс-медиа предоставляют гражданам лишь часть информации о политиках, остальная часть скрывается, прячется, обрекается на публичное затмение. В результате возникает такая социальная реальность (квазиреальность), что даже ее носители теряют критерий ее истинности.
В.В. Скоробогацкий выделяет следующие латентные функции политики в современных условиях [248].
1. Широкая теневизация политического пространства.
Она включает в себя диалог бизнеса и власти, кулуарный характер принятия политических решений и возникновение нелегального рынка таких решений.
2. Монополизация демократических процедур партией власти.
Общество и его группы не способны быть самостоятельным политическим актором, эту роль взяли на себя элитные группировки, драпирующиеся в одежды партий и движений. Вследствие этого политические выборы оказываются не общенациональным событием, а внутриэлитными, корпоративными «разборками».
3. Архаизация власти.
Это своеобразное возвращение к древнему архетипу власти. Он продолжает и выражает собой общинно-родовое начало. Обычай и сила – это основания функционирования данного типа власти. Данный архетип, вступая в конфликт с основами цивилизации, способствует понижению уровня и качества культуры в обществе, его «варваризации» и одичанию. Сегодня отпечаток этого архетипа можно видеть в деятельности политических институтов. Одно из его проявлений – это сетевое строение и функционирование различных политических группировок организованной преступности. Их объединяет юридический статус «теневой» системы власти, которая существует наряду с официальной. Архаизация власти заключается также в выдвижении на первый план ее субъективно-антропологического основания («принцип вождя»). Фигура вождя воплощает в себе, символически и реально, вертикаль властной иерархии. Вождь оказывается становым хребтом не только политической структуры, но структуры общества в целом. На первый взгляд это кажется очередным возвращением к прошлому. Однако между «новой политикой» и политикой прошлого существует много различий. Новая политика – это теневая политика, использующая средства и формы, давно знакомые людям, но только не фрагментами и эпизодически, а систематически и регулярно, не с сознанием преступности и аморальности совершаемого, а с ощущением полного на него права. Отрицательный образ выходит на первый план.
4. Коррупция.
Властное отношение в современных условиях нередко осуществляется в форме коррупции, и последняя есть фактически удостоверение действительности и действенности власти. Коррупция представляет собой ритуал, посредством которого институт власти утверждает, воспроизводит и демонстрирует обществу свое символическое назначение, получая в обмен на это общественное признание и нравственное оправдание.
Архаизацию власти и изменение диалога бизнеса и власти отмечает С.В. Барсукова. Стремительно теряющий инициативу бизнес теперь, как правило, высказывается лишь по заданным властью поводам, причем тональность высказываний подсказывается этой же властью. Это связано с тем, что в стране кардинально изменилась система формирования губернаторского корпуса. Суть изменения – переход от прямых выборов глав региональной исполнительной власти к утверждению местными законодательными собраниями кандидатур, предложенных президентом. Кроме того, Министерством регионального развития РФ установлен жесткий контроль над расходом федеральных средств региональными и местными властями [13, с. 135–136]. Как справедливо отмечает В. Гельман, «нынешние главы исполнительной власти мало чем отличаются от первых секретарей обкомов КПСС советского периода» [58, с. 90]. Однако это тщательно скрывается, существует пока виртуально, потенциально, поскольку противоречит существующему политическому устройству.
В утверждении губернаторов уже не принимают участия: местные элиты, полномочные представители президента в федеральных округах, законодательные собрания регионов, финансово-промышленные группы. Таким образом, число структур, имеющих реальное отношение к выбору губернаторов, резко сократилось. Решающее слово принадлежит администрации президента. Именно в ходе борьбы внутри аппарата и определяется состав губернаторского корпуса. Это укрепляет вертикаль власти. Кроме того, губернаторами становятся: чиновники из президентского окружения, выходцы из полувоенных отраслей экономики с высокой долей государственного участия, в которых все и всегда решал приказ вышестоящего руководства. В своей кадровой политике новые губернаторы во многом следуют курсу федерального центра, оттесняя оппозиционных деятелей и представителей олигархических структур. Не случайно центр оставил на своих местах некоторых «красных» губернаторов, эффективно противостоящих амбициозному руководству региональных бизнес-структур. Кроме того, выборы в Государственную Думу РФ сейчас будут проходить по пропорциональной, а не по смешанной системе. Одномандатников устранили как канал выражения не подконтрольной федеральному центру воли. У бизнеса отняли возможность «посылать за собственный счет» депутатов в Государственную Думу. Тем самым разрушаются наработанные механизмы сращивания бизнеса и политики. Концентрация власти в руках федерального центра, безусловно, препятствует «захвату государства» группами экономических интересов. Но это не равнозначно установлению режима «честной» конкуренции. Власть начинает обслуживать интересы подконтрольного себе бизнеса, обрекая «чужой» на поражение. Провозглашенный ею контроль над «стратегическими отраслями» означает, что политическое влияние как ресурс конкурентной борьбы остается только у избранных властью экономических агентов. По сути дела создается система связанных с центром общероссийских ФПГ, что ведет к превращению региональных рынков в вертикально интегрированные корпорации во главе с «Газпромом». Остальные бизнес-структуры утрачивают возможность лоббировать свои интересы в коридорах власти, что можно было бы приветствовать, не будь эта «удаленность бизнеса от власти» селективной. Таким образом, такая явная функция демократических институтов, как выборность, подменяется латентной функцией назначения свыше и тотального контроля, что свидетельствует о возвращении к прежней авторитарной системе управления на новом уровне. Возникают скрытые правила игры в политическом мире, которые тщательно вуалируются, существуют виртуально. Латентная функция, противоречащая демократическому режиму, оправдывается отстранением политики от экономики.
Итак, широкая «теневизация» политического пространства, монополизация, архаизация, коррупция, помноженные на средства массовой коммуникации и технологии формирования общественного мнения, рождают сегодня эффект виртуализации институтов политической власти.
Рассмотрим трансформации, происходящие под влиянием процессов виртуализации в сфере образования. В настоящее время латентной функцией образования становятся реализация старого учебного плана, унификация, подавление локальной идентичности. Часто педагоги не хотят знать психологических тонкостей воспитанников, предпочитая массированную лобовую атаку на класс кропотливой работе с индивидуумами. Латентной функцией образования выступает также дифференциация жизненных шансов по стартовому потенциалу, возможностям обучения, что способствует сохранению социального неравенства [151, c. 121–129]. В условиях скромного государственного финансирования, постоянных реформ и хозяйственной самостоятельности учебные заведения работают как «государство в государстве» – со своими уставами, внебюджетными фондами, внутренними инструкциями. Так, имеется официальный регламент деятельности вуза, но действует и ряд схем, позволяющих обойти инструкции и установить «свой» порядок. Неявные, виртуальные правила в действительности гораздо в большей степени определяют повседневные поведенческие стратегии социальных агентов, чем официальные инструкции. Информация о таких «правилах» нигде не прописана, но о них знают все заинтересованные лица. Такие знания превращаются в особый предмет торговли, а приобретаемый товар в свою очередь помогает другим участникам игры сориентироваться в ситуации. Так складывается особая информационная сеть, в которой знание о «неписаных правилах» обменивается на принятую систему эквивалентов [151, с. 121].
Под воздействием процессов виртуализации изменяются и функции религии. Под латентными функциями религии подразумеваются те, о которых сами верующие ничего не могут сказать, считая их невыразимыми в словах, когда религия воспринимается как дающая возможность существования в мире. В настоящее время латентными функциями существования религии являются уже не этическая и поэтическая, а политическая и экономическая. Религия все теснее начинает переплетаться с политикой, экономикой, вернее, с различными сторонами «мира сего», санкционируя или осуждая ту или иную деятельность [125, c. 225–232]. Кроме того несмотря на очевидные цели церкви закрепить свое влияние через идеологию, внедрение веры, появляются фанатики, которые начинают гонения на иноверцев, и может появиться возможность крупных социальных конфликтов на религиозной почве.
Сегодня усиливается такая латентная функция семьи как жестокое обращение и насилие. Кроме того несмотря на то что семья стремится социализировать ребенка к принятым нормам семейной жизни, часто бывает так, что семейное воспитание приводит к конфликту индивида с культурной группой и служит защите интересов определенных социальных слоев. Это можно объяснить усилившейся социальной дифференциацией [125, c. 227]. Негативный характер латентных функций связан с ослаблением жесткого нормативного регулирования в социальных институтах, поскольку в них начинает превалировать неформальная структура. Институт, как правило, образуется на основе и для исполнения той или иной социальной нормы – морали, религии, юридических и правовых норм. Обратное воздействие нормы на институт заключается в его формировании, упорядочении, защите. Жесткая норма охраняет данный институт и тем самым играет для него позитивную роль.
Социальные институты обеспечивают порядок в обществе, стабильность и надежность взаимодействия членов общества, социальной группы или общности как целостности в важнейших сферах жизнедеятельности общества, так как они нормативно закрепляют определенные виды социального взаимодействия и делают их обязательными для всех членов социальной группы или общества. Социальные институты являются символами порядка и организованности в обществе. Социальный порядок – это предельно общее понятие, выражающее идею организованности обществ, жизни, упорядоченности социального действия или социальной системы. Социальный порядок возникает благодаря институционализации схем поведения людей. В настоящее время при перестройке, радикальной трансформации системы социальных институтов под воздействием процессов виртуализации происходят неизбежные изменения в сфере социальных норм.
Разрушение прежней нормативной системы не происходит одномоментно. Во-первых, оно начинается с того, что «выходят из строя» отдельные нормы и группы норм, связанные с тем или иным институтом. Потом этот процесс распространяется, масштабы его растут. Деформации социальных норм во многом определяются дефектами смежных элементов общественной системы – институтов и ценностных ориентаций людей. В современных условиях происходит ослабление нормативного регулирования общественных отношений, поскольку взаимодействия все больше обезличиваются, стираются их границы. Взаимодействия все больше приобретают виртуальный характер. Социальные институты традиционно включают формальные и неформальные элементы, о чем пишут Т.И. Заславская и М.А. Шабанова: «Как известно, каждый легальный социальный институт состоит из нескольких элементов: формальных (правовых, административных норм и правил, провозглашаемых властями), правовых механизмов их реализации, включая государственный и общественный контроль за выполнением установленных норм и правил; неформальных норм, укорененных в культуре данного общества» [85, с. 5–24]. Изменения этих элементов относительно независимы друг от друга, и каждый вносит свою лепту в трансформацию института. Чем сильнее они поддерживают друг друга, тем успешнее трансформируется институт; напротив, рассогласованность их динамики может существенно затруднить институциональные преобразования и даже придать им противоположный «знак».
В настоящее время существенным последствием трансформации является замена института новым, большей частью неформальным образованием. Функции, не выполняемые деформированным институтом, должны быть кем-то или чем-то осуществлены, ибо такова общественная потребность. Неформальное образование принимает их на себя. При этом, как показывает практика, общественная функция, если она не выполняется законно (официально), будет выполняться иначе – путем социальных отклонений. Так, в результате бессилия правоохранительных органов «ухудшилось» качество антиобщественных явлений: усилились агрессивно-разрушительные мотивы преступного поведения, возросла доля тяжких преступлений, сопровождающихся насилием, растет преступность среди несовершеннолетних. Все это в порядке «обратной связи» еще более дестабилизирует обстановку, лишает доверия органы власти и правоохранительные органы.
Таким образом, в настоящее время рассогласованность между формальными и неформальными элементами в социальных институтах становится наиболее заметной, пропадает иллюзия всесильности формальной стороны и архаичности, атавистичности неформальной. Р. Капелюшков по этому поводу замечает, что следует говорить «о деформации институционального пространства переходных обществ, поскольку формальные “правила игры” отходят на второй план, уступая место неформальным отношенческим сетям. В конечном счете этот сдвиг – от формальных институтов к неформальным, от явных контактов к неявным, от стандартных трансакций к персонализированным сделкам – определяет их институциональную структуру» [107]. Хотя здесь необходимо заметить, что Р. Капелюшков имеет в виду только Россию, но мы должны помнить, что процессы трансформации и виртуализации идут не только в России, но и во всех развитых
странах, просто наша страна только вступает на их путь развития. Таким образом, сегодня происходит переход от формальных институтов к неформальным, имеющим сетевую структуру, обладающую такой виртуальной характеристикой как ослабление нормативного контроля. Формальный институт – это институт, в котором объем функций, средства и методы действия регулируются предписаниями законов или иных правовых актов, формально утвержденных распоряжений, установлений, правил, регламентов, уставов и т. д. Свои управленческие и контрольные функции эти институты осуществляют на основе строго установленных, формальных негативных и позитивных санкций. Формальные институты играют важную роль в упрочении современного общества. Неформальный институт – это институт, в котором функции, средства и методы деятельности не установлены формальными правилами, поэтому отсутствует гарантия, что данная организация будет устойчивой. Несмотря на это, неформальные институты так же, как и формальные, выполняют управленческие и контрольные функции в самом широком социальном смысле, так как являются результатом социального творчества и волеизъявления граждан. Социальный контроль осуществляется на основе неформальных санкций, т. е. с помощью норм, зафиксированных в общественном мнении, традициях, обычаях. Подобные санкции часто бывают более эффективным средством контроля за поведением людей, чем нормы права или другие формальные санкции. В неформальных институтах отмечается партнерский стиль отношений, господствует горизонтальная иерархия.
Латентные функции превращаются в дисфункции, начинают противоречить требованиям социальной среды. В настоящее время в период интенсивных социальных перемен в обществе часто возникают ситуации, когда изменившиеся общественные потребности не могут найти адекватного отражения в структуре и функциях уже существующих социальных институтов. Такое несоответствие может привести к дисфункции. Об этом пишет А.С. Ахиезер: «Дисфункции являются результатом следования личности, групп, всего общества культурным программам, которые исторически сложились в более простых условиях и не отвечают возросшей сложности мира, сложившихся проблем» [9, с. 6]. Дисфункция может найти свое выражение как во внешней, формальной структуре, так и во внутренней содержательной деятельности института. В результате может потребоваться переорганизация социального института. Переорганизация может происходить за счет внутренней дифференциации, специализации связей, функций, учреждений, а также за счет перерегулирования социального института, когда основные участники институционализированных социальных связей стремятся кардинально изменить принципы регуляции, не уничтожая при этом сам институт, так как потребность в нем сохраняется. Социальный институт – это исторически сложившаяся устойчивая форма организации совместной деятельности людей, которая в то же время может подвергаться различным изменениям в ходе развития общества. Виртуализация социальных институтов приводит к их переорганизации на основе новых социальных норм, ценностей, отношений и требует длительных временных периодов, так как нельзя быстро изменить сознание и психологию людей. Это приводит к тому, что людям приходится сталкиваться с серьезными трудностями при поддержании общественного порядка в традиционных областях жизнедеятельности, появляющими из-за неурегулированности вновь возникающих социальных отношений. Такие периоды общества, связанные с дезорганизацией социальных институтов, Э. Дюркгейм назвал аномией. Главное последствие дисфункции социального института в том, что он теряет свое социальное значение, так как перестает выполнять возложенную на него социальную функцию. Но есть и последствия «второго рода». Это разрушение тех социальных организмов, которые обслуживались данным институтом. К примеру, в результате дисфункций системы торговли, здравоохранения, культуры страдают здоровье, жизнь, материальные и духовные интересы граждан. Дисфункции
политических институтов влекут за собой апатию, упадок общественных инициатив, стагнацию в социальном развитии общества. Все это приводит к снижению престижа общественной системы, падению авторитета государственной власти и закона. Дисфункции социальных институтов сами по себе уже являются социальным отклонением, вызывающим целый комплекс следственных негативных явлений [177, c. 118–124]:
– социальная напряженность и конфликты из-за невыполнения институтом своих функций;
– дальнейший процесс порождает стремление к замене бездействующего института иными установлениями (преимущественно неформальными);
– упадок нравственного формирования личности, искажение системы ценностных ориентаций и мотивов поведения людей;
– ослабление контрольных функций институтов, что создает безнаказанность нарушителей социальных норм и общее состояние безответственности, расшатывает нормативную систему, ослабляет нормативное регулирование.
Латентные функции могут долгое время не актуализироваться и не осознаваться. Однако, актуализировавшись в какой-то момент и будучи осознанными, они приводят к подрыву доверия к деятельности социальных институтов у людей и к формированию негативной ценностной ориентации. Одним из таких примеров является функционирование в кризисный период государственных органов. Как следствие, основными элементами отражения политической ситуации в массовом сознании являются: 1) синдром недоверия к большинству политических институтов и организаций; 2) неверие в реальные властные возможности официальных носителей власти; 3) нестабильность авторитета и доверия к вновь возникающим органам власти и отдельным политическим лидерам. Это наглядно свидетельствует о негативном изменении образа института власти в массовом сознании, об утере им доверия и уважения со стороны общественности.
В современном обществе возникает новая организационная форма социальных институтов: глобальная сетевая.
Б. Мильнер утверждает, что сетевая организация является виртуальной [180]. Характерные черты сетевой организации совпадают с характерными чертами виртуальной организации: 1) непостоянный характер функционирования элементов; 2) осуществление связей и управленческих действий на базе интегрированных и локальных систем и телекоммуникаций; 3) взаимоотношения со всеми партнерами и другими заинтересованными организациями на основе серии соглашений, договоров и взаимного владения собственностью; 4) образование временных альянсов в смежных областях деятельности; 5) частичная интеграция в материнскую компанию и сохранение отношений собственности до тех пор, пока это считается выгодным; 6) договорные отношения работников с администрацией во всех звеньях.
Виртуальные организации отличаются от обычных организаций: а) возможностью выбирать и использовать наилучшие ресурсы, знания и способности с меньшими временными затратами; б) большой скоростью выполнения рыночного заказа; в) возможностью снижения совокупных затрат; г) возможностью более полного удовлетворения потребностей заказчика; д) возможностью гибкой адаптации к изменениям окружающей среды; е) возможностью снижать барьеры выхода на новые рынки. Основными характеристиками виртуальной формы организации являются: 1) открытая распределенная структура;
2) гибкость; 3) приоритет горизонтальных связей; 4) автономность и узкая специализация членов сети; 5) высокий статус информационных и кадровых средств интеграции. В целом сетизация представляет собой отказ от вертикальной иерархии прежней бюрократической организации.
С позиции субъективистского направления и его подходов (деятельностного, экзистенциального, феноменологического, интерпретативного, герменевтического) человек не является пассивным существом, усваивающим нормы и правила поведения, принятые в социальных институтах. Человек становится активным субъектом. Люди сами с помощью институциональных норм организуют себя и свою деятельность в рамках социальных институтов. С позиции субъективистского направления социальные институты представляют собой интерсубъективную (усвоенную, проинтерпретированную) реальность. Социальные институты – это интерсубъективные договоренности, определение ситуаций, неосознанные правила.
В качестве связующего звена между социальными структурами (полями) и деятельностью (практиками) людей выступает habitus. Habitus – это слепок со структур, воспринятых индивидом, глубоко укоренившийся в его сознании [42, с. 22]. Habitus представляет собой механизм воспроизводства виртуальной реальности. Habitus – это способ бытия потенциального.
Представляется, что объяснению механизма перехода социального потенциального (виртуального) в социальное актуальное может способствовать обращение к теории структурации Э. Гидденса, который считает, что социальные институты существуют лишь в сознании людей, проявляясь в их деятельности как правила и ресурсы. Социальные институты (социальные структуры) – это свойство социальных систем, обеспечивающее связанность пространства и времени в социальных системах. Социальные институты способствуют системной интеграции, т. е. взаимодействию людей в раздвинутых пространственно-временных промежутках как связь с теми, кто физически отсутствует во времени и пространстве. Таким образом, Э. Гидденс говорит об одной из характеристик виртуальности – стирании пространственно-временных границ, что можно повсеместно наблюдать в современном обществе в социальных институтах. Современные социальные институты все более основываются на информационных ресурсах и входят в единое информационное поле [62, c. 43–48].
Итак, следствием виртуализации социальных институтов является следующее:
1) процессы виртуализации ведут к изменению содержания деятельности и строения социальных институтов. Вертикальная иерархия постепенно сменяется горизонтальной, появляется новая организационная форма институциональных взаимодействий – глобальная сеть, начинает доминировать неформальная структура отношений. Отмечается непостоянный характер функционирования элементов, осуществление связей и управленческих действий на базе интегрированных и локальных систем и телекоммуникаций, образование временных альянсов, более гибкая адаптация к окружающей среде;
2) процессы виртуализации связаны с переориентацией социальных институтов на производство симулятивных функций. Главным в деятельности социальных институтов становится формирование собственного имиджа. Образы социальных институтов зачастую не соответствуют реальной деятельности самих социальных институтов. Это связано с тем, что латентные функции начинают противоречить явным и приобретают негативный характер. Этому способствует ослабление нормативного контроля за деятельностью социальных институтов, поскольку в них начинает доминировать неформальная структура. Латентные функции могут не проявляться и не осознаваться. Однако, актуализировавшись и будучи осознанными, они вызывают у людей недоверие к социальным институтам и формируют негативные ценностные ориентации у индивидов.