Параллельно со «ждановщиной» партия утверждала диктатуру в науках. Ученые и прежде сплошь и рядом подвергались репрессиям; при этом поощрялись те, кто пытался привязать свою отрасль к марксистской философии. Однако эти репрессии все же носили личный характер и не превращались в широкие пропагандистские кампании на всю страну.
«Дискуссии» послевоенного периода начались с философии. В 1947 г. состоялась дискуссия по учебнику Г. Ф. Александрова «История западно-европейской философии». На этой «дискуссии» была отработана схема, применявшаяся и во всех последующих. В «Правде» появлялась разгромная статья – иногда самого Сталина. После этого устраивалось обсуждение «обвиняемых» в научных коллективах. Зная, чего хочет партия, научные коллективы принимали соответствующие решения с осуждением опальных авторов и теорий. В целом дискуссия об учебнике Александрова направлялась против изучения немарксистской философии в каком бы то ни было виде. В 1948 г. состоялась сессия ВАСХНИЛ (Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина), на которой «народный академик» Т. Д. Лысенко разгромил генетиков, обвиненных в «низкопоклонстве перед Западом» за то, что они развивали научное направление, основанное иностранными учеными Менделем, Вейсманом и Морганом. Генетика как наука ушла в подполье, «вейсманисты-морганисты» подверглись взысканиям. Теория самого Лысенко основывалась на подтасовках и ложных сообщениях об успешных опытах, однако обещала значительный рост урожайности при незначительных затратах. В 1950 г. дошла очередь до «буржуазной лженауки» – кибернетики, которая подверглась запрету. В том же году по итогам «дискуссии» в языкознании были раскритикованы последователи академика Н. Я. Марра. В 1952 г., после сталинской статьи «Экономические проблемы социализма в СССР», настала очередь экономики. Здесь под удар попал академик Евгений Самуилович Варга. Пожалуй, только в физике обошлось без внедрения «марксистских принципов» и борьбы с «буржуазной псевдонаукой» – от физиков в то время зависела конкуренция с США по части ядерного оружия.
Было бы неверно предположить, что в ходе «дискуссий» осуждались теории, так или иначе противоречащие советской идеологии. Тот же Г. Ф. Александров семь лет перед выпуском учебника руководил отделом пропаганды и агитации ЦК, в течение этого срока дважды (1943 и 1946) удостаиваясь Сталинской премии. Критика учебника, кстати, привела всего лишь к понижению Г. Ф. Александрова до поста директора Института философии. Также и «марризм», начиная с 30-х и до самого конца 40-х гг., целенаправленно насаждался партийно-государственной идеологией в ущерб остальным направлениям филологической науки, ведь вся послереволюционная деятельность Н. Я. Марра сводилась к попыткам подвести под учение о языке марксистскую основу. Академик Варга тоже пользовался доселе расположением Сталина.
В чем же тогда был смысл этих кампаний? Во-первых, это еще более глубокое внедрение в сознание советских граждан государственной идеологии – ведь в каждом случае спор обязательно выходил на идеологические выводы о торжестве марксизма и материализма. Во-вторых, повышался личный авторитет Сталина, который оказывался не только великим политическим вождем и военным стратегом, но еще и выдающимся ученым в разных отраслях. В-третьих, эти кампании имели значение как орудие объединения народа против общего врага.