Введение

Переход на новую цивилизационную информационную стадию сопровождается широкомасштабными трансформациями в экономике, политике, науке, образовании. В этой связи возникает необходимость взглянуть более пристально на основания и последствия глубинных изменений в социуме. Еще мало изученным остается вопрос о степени изменений в социетальной структуре информационной цивилизации, которые произошли в процессе информационно-компьютерной революции. Именно перестройка социетальной структуры постоянно ускользает из поля зрения исследователей, несмотря на достаточно значимые результаты анализа социальных последствий информатизации.

Более очевидной предстает широкомасштабная экспансия информации и информационных технологий, обозначаемая как информатизация. Именно с этим социально-технологическим феноменом имеют дело такие относительно новые отрасли знаний: информатика, социальная информатика, информология и др.

Наиболее авторитетные исследователи – Й. Масуда, Э. Тоффлер, М. Кастельс, Э. Гидденс, З. Бауман, С. Лэш, В.Л. Иноземцев – в основном сходятся во мнении, что основанием перехода к новой цивилизации выступает замена традиционных индустриальных технологий информационными [16, 61, 102, 103, 113, 271, 347]. В.Л. Иноземцев указывает на появление институтов постэкономической системы организации производства, М. Кастельс – на информациональный способ производства и развития, Э. Гидденс, З. Бауман и С. Лэш – на формирование новой системы ценностей и социальных характеристик: свободы, риска, неопределенности, непредсказуемости, неустойчивости [16, 61, 103, 113, 347]. Меняются социальные приоритеты. Теряет

былую значимость материальное производство как производство вещей, уступая производству информации, символов и информационных услуг. Новыми символами экономической власти становятся информация и знания, которые приходят на смену традиционным земле и капиталу. Постепенно отмирает иерархическая социальная структура, ее заменяет сетевая социальная струтура, основанная не на приказах, распоряжениях, а на горизонтальных взаимодействиях людей. Исчезают основания ценностям коллективизма и солидарности: определенность, устойчивость, стабильность, предсказуемость. Появляется новое общество – общество риска.

Теоретико-методологические принципы и онтологические схемы являются действенным инструментом разрешения периодически возникающих проблем в частнонаучном знании. Методология социального познания выступает тем внешним основанием, без которого подчас не удается решить собственно частнонаучными методами ряд задач метатеоретического и методологического характера. К таким, прежде всего, относится задача переосмысления предмета и метода науки или обоснования и осмысления новой научной парадигмы. Подобная проблема стоит в настоящее время перед социологической наукой, столкнувшейся с ситуацией выбора адекватной методологической призмы для анализа стремительно обновившегося общества и обоснования и осмысления самого понятия современности.

Теоретическое мышление в современной социологии так или иначе признает, что современность – это уже наступившее постиндустриальное общество. Несмотря на множество вариантов его трактовки и терминологического обозначения (постиндустриальное, информационное, программируемое, электронное, технотронное, постэкономическое, постмодерна и др.) социологи сходятся во мнении, что природа современного типа социального развития не может быть выведена из какого-либо одного фактора, стороны или принципа.

Однако ситуация такова, что сама методологическая позиция, с которой пытаются определить современность, мозаична, полипарадигмальна. В этом, на наш взгляд, состоит главный недостаток подхода, поскольку речь идет именно о полипарадигмальности исходной методологической позиции, а не полипарадигмальности теорий, их множественности и конкурентности.

Если современность обладает качественной определенностью, то ее исходные философско-методологические предпосылки не могут быть множественны и противоречивы. Ведь сущность однозначна, хотя и внутренне противоречива. Если мы хотим определить сущность наступающей новой социальной тотальности, то должны задать ее именно как органичное всестороннее целое. Наиболее приемлемой категорией, обладающей не только междисциплинарным, но и социально-фило-софским статусом и специально разработанной для фиксации определенного этапа развития социальной тотальности служит категория «цивилизация».

Ставить исследовательскую задачу в рамках цивилизационного подхода – это значит вести поиск субстанции, специфичного основания особого этапа (фазы) всемирно-исторического развития социума, а также поиск особого способа взаимосвязи всех его элементов и сфер, – обозначаемого как социальный порядок.

Критериям цивилизационного подхода соответствуют несколько современных метатеорий общества: постиндустриального, постэкономического и информационного. Их объединяет то, что все они имеют одного реального референта – современное общество или «общество современного типа». Но претендовать на теорию современности они могут, если исходят из специфического субстанциального основания современности. В качестве таковой, на наш взгляд, выступает информация как особая форма бытия знания, вернее, накапливаемое знание, организованное для передачи и применения. Информация – это продукт применения технологии производства, накопления и использования знания. Это технологизируемое и технологизированное знание. Такое свойство оформленное знание приобрело относительно недавно – с середины XX века, что и породило массу гипотез о социальных последствиях тотальной экспансии информации. Информация стала массовым и универсальным посредником во всех видах социального взаимодействия, так как затронула именно субстанциальные основы социального, поскольку универсальное и субстанциальное выражено во всеобщей связи. Сам факт экспансии информационного типа социального взаимодействия свидетельствует о перестройке сущности индустриальной цивилизации. Информацию можно определить как изоморф «другого» (отдельного предмета, объекта), как сторону, свойства, через которые субъект (предмет) вступает во взаимодействия с «другим». Изоморф – это «внешняя» структура объекта, внешнее выражение его структуры. Изоморфный характер общественной системы проявляется во взаимодействии внешних предпосылок существования системы как развивающейся целостности с внутренними условиями развития этой целостности.

Современное глобальное информационное взаимодействие выступает как метатехнология, обусловившая возникновение информационного общества (М. Кастельс). Современный способ существования социума характеризуется информационно-технологической парадигмой. М. Кастельс отмечает, что новые социальные формы и процессы возникают как следствие технологических изменений. При этом технология не предопределяет развитие общества, но технология сама есть общество [113].

Возник информационализм, исторически сформированный перестройкой капиталистического способа производства. Это новая материальная и технологическая база экономического развития и социальной организации, это новый способ развития. В нем источник производительности заключается в технологии генерирования знаний, обработке информации и символической коммуникации. Специфическим для информационального способа развития является воздействие знаний на само знание как главный источник производительности [113, с. 39]. Современный уровень социального информационного взаимодействия обусловливает беспрецедентную взаимозависимость действительности личности и информационного общества. Характеристика информационно-технологической парадигмы состоит в следующем: 1) информация является сырьем новой парадигмы: это технология воздействия на информацию, а не сама информация; 2) всеохватность элементов новых технологий, поскольку информация есть интегральная часть всякой человеческой деятельности, все процессы индивидуального и коллективного существования непрерывно формируются новым технологическим способом. Компьютеры, коммуникационные системы, генетическое кодирование и программирование – все это усиливает и расширяет человеческую мысль; 3) исследование информационных технологий подчиняется логике сети. Морфология сети хорошо приспособлена к растущей сложности информационного взаимодействия. Сетевая логика нужна для структурирования неструктурированного при сохранении в то же время гибкости.

Эта холлоническая конфигурация – сеть – может быть теперь материально обеспечена благодаря новым информационным технологиям во всех видах процессов и организации. Без нее сетевая логика была бы слишком громоздкой для материального воплощения. Информационно-технологическая парадигма основана на гибкости. Но эта гибкость провоцирует не только бесконечное конструирование технологических форм, но покушается на святая святых социального – на порядок, нормативность, устойчивость, институциональность организации общества, на ее основу – социальную организацию.

Кризис социальной организации стал предметом пристального внимания британского исследователя C. Лэша в его книге «Критика информации» [347]. Понятия «постмодернити» или «поздней модернити», обычно применяемые для обозначения формирующегося информационного уклада жизни, С. Лэш считает неудачным: они акцентируют внимание лишь на том, что нынешняя эпоха отлична от предшествующей и не содержат указаний на смысл происходящих в обществе трансформаций; в лучшем случае в них указываются такие характерные для нашего времени качества, как дезорганизация и неопределенность. «Понятие информационного общества выглядит предпочтительнее общества постмодернистского, ибо указывает на принцип, вокруг которого организовано общество, а не только лишь на то, за какой социальной формой оно следует», – пишет С. Лэш [347, р. 1] и добавляет, что термины «постмодернити» или «поздняя модернити» представляются мне излишне аморфными, в отличие от термина «информация» [347, р. 2]. Информационное общество характеризуется нарастающей неопределенностью, но подобное положение вещей есть не отклонение от нормы, а новая норма, как это ни парадоксально. С. Лэш отмечает, что результатом производства в информационном обществе становятся не столько блага, воплощающие в себе информацию, сколько сама информация как таковая. Поэтому теория информационного общества становится «теорией непредвиденных последствий». Именно эта перемена радикально изменяет современное общество на каждом из структурных уровней его организации.

В экономической области логика производства отступает перед логикой информации; как следствие, «новые продукты в значительной мере оказываются “сконструированными”; они в меньшей мере воспринимаются как “объекты”, а в большей мере как “артефакты”» [347, р. 26]. В политической сфере приоритеты смещаются от национальных к глобальным, в результате чего «меж- и наднациональные институты начинают угрожать гегемонии институтов, созданных национальными государствами [347, р. 26]. В социальной сфере намечается замещение социального культурным – устойчивые отношения уступают место постоянному изменению, а социум (Gesellschaft) становится все более похожим на сообщество (Gemeinschaft) [347, р. 26–27]. В то же время С. Лэш не согласен с теми, кто видит в новом обществе лишь царство неопределенности и анархии; по его мнению, «некий вид диалектики, присущий информационному обществу… обусловливает развитие от порядка к беспорядку, а затем и к новому порядку. Вполне рациональное и основанное на знании производство воплощается в квазианархическом распространении потоков информации» [347, р. 4]. Постижение этой квазианархии и представляется Лэшу важнейшей задачей современной социологии.

По его мнению, из квазианархии информационного общества рождаются новые закономерности производства, распределения и обмена, в которых информация, формально не знающая границ, упорядочивается системой интеллектуальной собственности; власть не устраняется, но становится нелинейной, не подчиняющейся традиционным формам анализа; интеллектуальная собственность не отрицает самого принципа собственности, но лишь переносит акцент с «собственности на объект» на «собственность на прототип», на исходное условие создания объекта [347, р. 81–82]; стоимость также не исчезает, но выступает не как объективная меновая стоимость, а как символическая, знаковая стоимость [347, р. 72–73]. Таким образом, социальные закономерности не устраняются, они лишь изменяются и модифицируются. Устраняются, однако, стабильность, предсказуемость и временная определенность этих закономерностей. С. Лэш оценивает формирующееся общество в категориях «нормы» и «ценности». «Организации, – пишет он, – предполагают нормы. Неорганизации основаны на ценностях. Норма допускает процедуры… неорганизации оперируют скорее с ценностями, чем с нормами. Но они не похожи на социальные нормы, предшествующие модернити… Они не являются ни традиционными сообществами, ни общественными формами, подобными организациям или институтам. Они выступают скорее рефлексивными сообществами» [347, р. 41]. Как следствие, преходящими становятся любые социальные формы, а основные категории социальной науки неизбежно обретают субъективный и мимолетный характер. Применительно, например, к стоимости эти положения означают, что «меновые стоимости, или товары, обладают определенной будущей стоимостью, стоимостью для предстоящего обмена. И, в свою очередь, потребительские стоимости имеют исторически сложившиеся значения и некое прошлое». Но тот вид «информации как стоимости, которую, как я полагаю, следует называть знаковой стоимостью, имеет ценность лишь в данный конкретный момент или на протяжении крайне непродолжительного периода времени» [347].

Какая же социальная реальность возникает при становлении информационного общества? Лэш называет ее технологическим укладом жизни. «Технологическая культура, – пишет он, – это, в первую очередь, дистанционная культура. Формы жизни становятся формами жизни-на-расстоянии. Коль скоро формы моего социального бытия оказываются с такой неизбежностью и привычностью бытием-на-расстоянии, и коль скоро я не могу преодолеть подобные дистанции, я не могу обрести социальность с будущим моих технологических “дополнений”» [347, р. 15]. В такой ситуации, чтобы стать значимым элементом сообщества, человек должен отказаться от своих культурных стереотипов, подобно тому, как его вступление в ряды глобальной экономической и интеллектуальной элиты в значительной мере предполагает сегодня отказ от национальной идентичности [347]. Как следствие, старая экономическая форма утрачивает свое содержание или значение; так, прежнее материальное накопление заменяется накоплением знаний, в гораздо меньшей мере требующим коллективных действий, если не вообще отрицающим таковые, а прежние формы промышленного труда маргинализируются, становясь уделом людей, наименее приспособленных к новым реалиям [347, р. 143]. Технологический уклад жизни вполне непротиворечиво сочетается с нарастающей индивидуализированностью и субъективированностью бытия.

Одним из непредвиденных последствий информационного общества выступает информационная культура, которая в силу отрицания комплексности, в силу классифицируемой простоты информационного общества разрастается вширь и становится неконтролируемо комплексной. В этих условиях субъективное начало играет совершенно иную роль и обретает совершенно иную природу, чем прежде, эта субъективность превращается из отражения объективного в одну из его сторон, и ее значение резко снижается.

Современное общество становится беспрецедентно подвижным, лишенным устойчивых отношений и прочных основ. Экономика и социальная жизнь строятся не вокруг накопления, а вокруг коммуникаций. В информационном обществе средства производства уступают свое место инструментам коммуникаций, а производственные отношения – отношениям, возникающим в процессе общения. В этих условиях политика представляется борьбой не вокруг накопления, а вокруг обращения

[347, р. 112]. На первый план выходит даже не производство символов, а их движение. В ходе этой трансформации общество отрывается от его объективной основы и переносит людей в область субъективного, превращая их жизнь в игру. В играх нет ни объективного, ни субъективного – существует лишь единая недифференцированная реальность. В этой реальности сливаются все стороны жизни обще-ства, что делает практически невозможным определение долгосрочных приоритетов; в нынешних условиях люди руководствуются логиикой последствий, а не целей; их поведение задается больше внутренним смыслом тех или иных действий, чем утилитарной полезностью таковых [347, р. 42].

Культура теряет былую связь с практикой, в результате чего возникает иллюзия независимости человека от личных обстоятельств, которые прежде ограничивали его свободу. Сами создаваемые людьми образы и смыслы становятся содержанием новой реальности, которая столь же объективно и не в меньшей мере определяет поведение людей, что и прежняя практика. Новые формы культуры и распространения информации становятся не столько отражением, сколько продолжением реальности. Теперь возникает некая единая реальность, не вполне объективная и не вполне субъективная. Практика технологического мира разрушает устойчивые представления, а на смену им приходит постоянно изменяющаяся реальность и естественным образом вплетающиеся в нее иллюзии.

Глубокий и в значительной степени оригинальный и эвристичный анализ информационного общества, проведенный С. Лэшем, на наш взгляд, на основе одного из возможных вариантов субстанциального подхода, перекликается с концепцией-гипотезой «программируемого общества», выдвинутой А. Туреном в начале 80-х гг. ХХ века. В книге «Возвращение человека действующего» автор писал, что «решающим для постиндустриального общества является то, что вся совокупность экономической системы составляет объект интервенции общества в отношении самого себя. Вот почему его можно назвать программированным обществом» [273, с. 130]. Это общество обладает способностью создавать модель управления и производства, организации распределения и потребления. Переход к постиндустриальному обществу осуществляется, когда инвестиции производят в большей степени не материальные блага и даже не «услуги», а блага символические, способные изменить ценности, потребности, представления.

Чрезвычайное ускорение и умножение запрограммированных коммуникаций приводит, прежде всего, к очень позитивным результатам. Большая часть членов такого типа общества привлечена умножением информации и, следовательно, предложенным выбором. Те, кто в прошлом располагали большой свободой материального и интеллектуального потребления, получают теперь еще большую свободу выбора.

А те, кто был замкнут в локальной сфере и жил под влиянием традиционных авторитетов, сегодня получил доступ к гораздо более обшир-ному перечню информации. В программированном обществе Турена, лица и идеи циркулируют гораздо более интенсивно, чем в предшествующих обществах. Такое общество с очень сильной способностью самовоспроизводства значительно уменьшает долю существующих в нем движений воспроизводства. Оно оценивает все более негативно то, что кажется направленным на воспроизводство, так что на деле все меньшее число типов и форм поведения воспроизводится, а все категории населения оказываются участниками все более интенсивных обменов и коммуникаций [273, с. 131].

Все более усиливается поиск отношений не социальных, межперсональных или желание создать объединение, задуманное как защитное убежище в уплотняющейся социальной сети. Если маргинальность долго рассматривалась как неуспех интеграции, то теперь она становится знаком оппозиции, лабораторией, где формируются новая культура и контрпроект общества [273, с. 133].

Растущая сложность программированного общества приводит к тому, что степень интеграции в нем может только уменьшаться.

Информация все более оказывается связанной с решением, т. е. с властью, со способностью программировать, а это связано с возрастающими мощью и ценой средств коммуникации. С другой стороны, понимание оказывается затруднено вследствие разделения информации и социальных ролей, и оно, соответственно, может установиться между лицами, взятыми независимо от социальных ролей. Такое положение составляет одно из самых важных следствий разложения общества-организма [273, с. 136].

В этом типе общества все объективное, установившееся, институциальное является все более помехой социальным отношениям, коммуникации [273, с. 144].

Таким образом, у Кастельса, Лэша, Турена мы находим особого рода модели современности: во всех из них в социуме обнаружены масштабные (тотальные) феномены, существующие не случайно и разрознено, а как системы, и, самое главное, имеющие одно и тоже глубинное основание, в качестве какового указанные исследователи называют информацию. Этот исследовательский прием моделирования есть частный случай применения метода восхождения от абстрактного к конкретному и постольку представляет для нас особый интерес. Дело в том, что в этом случае все системные формы могут быть обозначены как модусы одной и той же субстанции. И если удается установить генетическую связь социальных форм с этим единым основанием, то можно утверждать, что они и есть модусы, а предположение об их едином генетическом основании и есть указание на специфическую субстанцию данного исторического типа социума.

Что касается нашей исследовательской задачи и обнаруженных форм информационной цивилизации в указанных концепциях, то, по крайней мере, можно выделить следующие генетически единые

(субстанциально детерминированные) модусы.

Социальное информационное взаимодействие как тотальность строится по логике сети. Нарастает неопределенность социальных действий и взаимодействий. Происходит рост непредвиденных последствий стандартизированных действий. Общество заменяется на совокупность сообществ. Возникает «квазианархия». Появляется интеллектуальная собственность – как собственность на прототип объекта. Возникает символическая знаковая стоимость. Устраняются стабильность, предсказуемость и временная определенность социальных закономерностей. Появляется феномен социальной «неорганизации», в основе которой лежат не нормы, а ценности, которые формируют «рефлексивные сообщества». «Дистанционная» культура – как образец «жизни-на-расстоянии» ведет к отказу от национальной идентичности. Власть ее – неконтролируемая комплексная культура. Не производство символов, а их движение; не накопление благ, а их обращение; средства производства теснятся перед средствами коммуникаций. Происходит уменьшение степени интеграции общества.

Единственным в науке случаем применения субстанциального анализа для построения общесистемной теории современного общества, где в качестве субстанции выбраны две близких к информации категории – коммуникация и самонаблюдение – является теория Н. Лумана. Он полагал, что основное свойство современного общества – возросший процесс системной дифференциации как способ взаимодействия со сложностью его внешней среды. Дифференциация есть «реификация в пределах системы различия между системой и внешней средой». Дифференциация в системе есть способ действия в отношении изменений во внешней среде. Каждая система должна поддерживать свои границы с внешней средой, иначе бы ее поглотила сложность внешней среды, она бы разрушилась и прекратила свое сосуществование. Процесс дифференциации представляет собой средства повышения сложности системы, поскольку каждая подсистема может устанавливать с другими подсистемами различные связи. Это предусматривает большее внутрисистемное разнообразие для реагирования на разнообразие внешней среды. Процесс ускорения социальных процессов обусловливается самореференцией (самонаблюдением, самоописанием) социальной системы. В основании самореференции социальной системы лежит «наблюдение второго порядка». Понятием самореференции Н. Луман объединяет «все операции, которые описывают себя через другие (операции) и, посредством этого через самое себя» [162, с. 127]. Понятие «наблюдение» определяется на абстрактном уровне понятием

«автопоэзис». Оно обозначает элементарную часть операции, которая использует различие и описывает это различие с той или с другой стороны. Наблюдатель может увидеть взаимосвязь системы и внешней среды, когда он установил основание для различения этой системы и внешней среды. Наблюдатель сам может являться системой, когда он находится в состоянии самонаблюдения, используя для этого такое же различие системы и внешней среды. В результате самореференции системы возникает «дифференциация между системой и внешней средой внутри самой системы. …Это происходит в пределах идентификации этой субсистемы (самой себя), как выполняющей определенную функцию для всей системы» [162, с. 126].

В соответствии с теорией дифференциации генерализированных средств коммуникации Н. Лумана, в социальных взаимодействиях имеются особые принципы упорядочивания (редукции) социального и психического мира, так называемые коммуникативные коды: власть, истина, деньги (собственность), право, религия, искусство, любовь. Общественная эволюция привела к образованию более широких, более комплексных дифференцированных общественных систем, которые для предотвращения дальнейшей дифференциации формируют

предельно генерализированные и одновременно специализированные средства коммуникаций. Эти коды, которые, по мнению Лумана, носят бинарный характер и состоят из двух ценностей (позитивной и негативной) и служат для преобразования одного в другое. Они действуют посредством дублирования уже существующей реальности и вследствие этого предполагают схему наблюдения, показывающую наблюдаемое как нечто существующее или возможное [162, с. 126]. Заметим, что Луман фактически зафиксировал механизм «считывания» явных и скрытых структур «другого», т. е. механизм восприятия (отражения) изоморфа «другого», дающий возможность оперирования с ним и преобразования самого «другого». По сути, лумановская самореференция – это активное, субъективно насыщенное отражение в социуме, что в основе имеет наделение копий изоморфов смыслами. Весь мир информации регулируется смыслами («данные» есть сведения для чего-то, т. е. со смыслом) как обобщение коммуникативных кодов, есть некое начало, не имеющее под собой никакого основания. Мир информации – носитель самого себя, процесс самореференциального воспроизводства – автопоэзиса. С помощью смысла социальным системам и акторам удается сделать для себя «осязаемой» дифференциацию между ними и их внешним миром, а тем самым все принять в свою собственную селективность. «Смысл смысла» состоит в указании на другие возможности: одно действие указывает на иное возможное действие и потому смысл одновременно оказывается достижением акторами системы.

Так общесоциологическая теория самопорождения общества Н. Лу-мана предстает, на наш взгляд, как общие контуры (предпосылки) возможной общей формальной теории социума как информационной субстанции. Однако движения от коммуникации к информации у Н. Лу-мана не происходит. Вместе с тем стало более очевидным, что коммуникацию и информацию можно интерпретировать как форму и содержание социального информационного взаимодействия. Информация как субстанция существует лишь в информационном взаимодействии субъектов-личностей. При переходе к информационному обществу личность как субстрат претерпевает радикальные преобразования. «Индивидуализация» – вот символ трансформации этого субстрата, введенный в научный оборот З. Бауманом. По его мнению, общество, вступающее в XXI век, отличается от всех других исторических форм человеческого существования. Оно сформировалось не в силу стремления отдельных индивидов, а в результате действия объективных, деперсонализированных сил и тенденций. Индивидуализация – это рост обособленности индивида, обусловленный раздельным характером деятельности или дальнейшим развитием дифференциации социальной коммуникации. Растет обособленность человека, теряются социальные связи, поскольку все менее возможным становится общезначимое в обществе. Это вызвано двумя взаимосвязанными причинами:

– высокой и увеличивающейся скоростью изменения значений;

– нарастанием количества значений или моментов бытия личности, ростом множественности значений.

Скорость нарастания социальных изменений становится «нечеловекоразмерной» и высокое, рациональное знание современной сложной действительности все более недоступно для обыденного сознания человека. Индивиду необходимо в первую очередь «схватить скорость», успеть набрать нужное количество «знаков-инструментов» и вовремя поменять их для того, чтобы обрести приемлемую конфигурацию, способную к дальнейшим видоизменениям. Свою трактовку современного информационного хаоса, окружающего человека, предлагает Ж. Бодрийяр. Он обращает внимание на переживание неподлинности мира, данного нам в культурном акте, его зараженность вторичными, идеологическими смыслами. «Симулякр» – единица ложного, неподлинного смысла, функционирующего в культуре. Действительность в массовом количестве вырабатывает самодостаточные, независимые от трансцендентных образцов (ценностей) симулякры и все больше формирует из них жизненную среду современного человека. Симулякр Ж. Бодрийяра – это ситуация беспорядочного взаимодействия вещей и людей, обусловленная нарастанием информационного

потока, особый эффект нашего времени, когда оно утрачивает свой линейный характер, начинает сворачиваться в петли и представлять нам вместо реальностей их прозрачные, уже отработанные копии. Сверхчувственное бытие личности оказывается симулятивным псевдоподобием. Симулякр – знак или неполная актуализация тех или иных явлений эмпирической реальности, свидетельство тотальной экспансии новой системообразующей социальной субстанции – информации. Практики, осуществляемые посредством неполной актуализации эмпирической реальности или симулякров, представляются

человеку не менее подлинной и радикальной альтернативой обычному, обыденному порядку существования. Появление явления симуля-тивного псевдоподобия как ощущения неизменности действительности – прямое следствие предельности насыщения личности информацией [28].

Построив теоретическую модель сетевой экономики как институциальной основы информационального способа развития, М. Кастельс серьезно озадачил современное социальное познание, особенно теоретическую социологию. Действительно, «паттерн сети», так обозначим эту модель, меняет взгляд на принципы организации и устройства системы особого типа – социальной, которая всегда представала перед исследователями как иерархически вертикально организованная, построенная по принципу «слоев» (уровней) с институциальным специфическим порядком, условием сохранения которого было поддержание границ между уровнями и «ячейками» в них. Предсказуемое и ожидаемое поведение любого множества акторов – вот цель такой иерархии. Сеть, казалось бы, обрушивает эту вертикаль и иерархию, делая проницаемыми и уровни, и ячейки (социальной позиции). В связи с этим и может быть поставлен вопрос: а сохраняется ли общество вообще или происходит его кризис или даже конец (А. Турен), не возникает ли странное социальное образование с такой степенью неустойчивости и неопределенности, для которой уместным остается лишь одно обозначение – «неорганизация» (С. Лэш)? Принципиальная позиция М. Кастельса состоит в следующем: для тотального развития информационных технологий во всем социуме, что является условием информационального способа развития, наиболее подходит сетевая логика, поскольку именно морфология сети лучше приспособлена к растущей сложности взаимодействий и к непредсказуемым моделям развития [113]. М. Кастельс не открыл феномен сетевой организации, но он открыл сеть как основу информационализма. Сетевая логика нужна для структурирования не структурированного при сохранении в то же время гибкости – ибо не структурированное есть движущая сила новаторства. Это топологическая конфигурация – сеть – может быть теперь благодаря новым информационным технологиям обеспечена во всех видах

процессов и организации.

«Мы наблюдаем не кончину больших и могущественных корпораций, а кризис традиционной корпорационной организационной модели, основанной на вертикальной интеграции и иерархическом функциональном управлении линейно-аппаратной системой строгого технического и социального разделения труда на фирме» [113, с. 161].

Коммуникационные сети появляются внутри подразделений компании, компания становится «компанией, создающей знания», т. е.

через обмен инновациями между работниками в процессе работ. Возникают межфирменные сети двух типов: 1) мелкие и средние фирмы создают мультинаправленную сетевую модель; 2) корпорация создает «зонтичную» корпорацию через субподрядчиков. Далее – возникают «стратегические альянсы» – переплетение крупных корпораций. Происходит сдвиг от вертикальной бюрократии к горизонтальной корпорации. Организация строится вокруг процесса, а не задачи, иерархии становятся плоскими.

Вследствие широкого внедрения информационных технологий корпорация должна была стать сетью и перестроить все элементы внутренней структуры: децентрализовать свои единицы, допустить конкуренцию между ними в рамках общей стратегии [113, с. 168].

Компании не контролируют рынки извне, но скорее пытаются интегрировать свои доли рынка и рыночную информацию, игнорируя государственные границы. В старой стратегии прямые иностранные инвестиции нацелены на достижение контроля. В самой новейшей стратегии инвестиции нацелены на строительство сети отношений между компаниями, оперирующими в разной институциальной среде. Глобальной конкуренции сильно помогает информация с мест, с каждого рынка, так что проектировать стратегию сверху вниз означает навлекать на себя неудачу. Решающий фактор – информация, поступающая в конкретное время с конкретного места. Информационная технология позволяет одновременно децентрализировать извлечение такой информации и интегрировать ее в гибкой системе выработки стратегии.

Эта игнорирующая границы структура дает возможность мелким и средним фирмам связываться с крупными корпорациями, формируя сети, способные неустанно вводить инновации и осуществлять адаптацию. Таким образом, фактической оперативной единицей становится скорее деловой проект, осуществляемый сетью, чем индивидуальная компания или формальная группа компаний. Необходимая информация имеет решающее значение для результатов компаний.

А самая важная информация в новых экономических условиях – это та, которая обрабатывается в процессе обмена между компаниями, на основе опыта, полученного в каждой области. Информация циркулирует в сетях: в сетях между компаниями, в сетях внутри компаний, в персональных сетях и в компьютерных сетях.

Сетевое предприятие все больше становится интернациональным, но не транснациональным, и его поведение будет протекать из управляемого взаимодействия между глобальной стратегией сети и национально (регионально укорененными) интересами ее компонентов. Так, на наш взгляд, рождается одно из новых оснований целостности всемирно-исторического процесса – интегративное качество, обусловливающее становление нового генетического основания целостности – сети.

Новую экономику нельзя больше характеризовать как сконцентрированную в мультинациональных корпорациях. Выделенное нами особое следствие интегративного основания целостности – интегративное качество – базируется на интернационализированных с помощью сети локальных сетях, укорененных в локальных (особенных) культурах. Так возникает «вторичное особенное», и этим особенным становится субстанция информационной цивилизации – информация, организованная как сеть информационально-ориентированных и локальных социокультурных комплексов, локальных, однако, теперь не в

физическом (географическом) пространстве, а в социальном. Это означает, что социальные «локусы» (отдельные социальные организмы) информационной цивилизации, с точки зрения физического пространства, рассредоточены и «кочуют», а в параметрах социального пространства, вполне устойчивы и организованы именно как социальные организмы.

На наш взгляд, сетевая социальная организация состоит из фрагментов локальных социальных организмов. Сеть и локальные социальные организмы взаимодополняют друг друга – как компоненты системы, но и взаимоотрицают друг друга – как части разных, разнородных (пока еще) отдельных социальных организмов. Это динамическое единство «мест и потоков» (Кастельс) и порождает и новый тип мировой системы, и то, что называют «глокализация», и, в соответствии с нашим подходом и концепцией, новый исторический вид отдельного социального организма, обозначаемый в данном исследовании как информационная цивилизация.

Множество локальных социальных организмов не может не порождать множества сетей. Так рождается новое множество отдельных социальных организмов уже как сетевых социумов.

Есть основания говорить о социальных сетях не только как о реальности современного общества, но как о тотальной реальности, столь же всепроникающей как и ее субстанция – информация. Не «метафора хаоса» есть сеть, а новая форма единства нарастающей неопределенности вариантов развития, норм, ценностей и действий отдельных акторов и постоянно создаваемыми и столь же постоянно заменяемыми формами обеспечения устойчивости, предсказуемости, согласованности совместных действий для успешного целедости-жения.

Можно утверждать, что «информациональный способ развития» становится основанием всех появившихся социальных организационных форм как сетевых и задает новую основу социального порядка как альтернативу локальных форм социальности. Социальный мир как сеть – это множество сетевых социальных образований, новая историческая форма отдельного социального организма. Таким образом, на смену локальным обществам, «национальным государствам», «обществам-государствам-наций» приходит не единое (единственное) глобальное общество, а множество сетевых социумов, образующих новую конфигурацию целостной социальной системы. Существование наций-государств как одного из видов сетевого социума, исторически ограниченного и преходящего (иерархического и бюрократического) действительно ставится под вопрос.

Экспансия технологизированного знания приводит к повсеместным социальным изменениям. В сфере экономики наблюдается процесс вытеснения обмена предметами и энергией (деятельности) – обменом символическим (симуляции), когда предметы, энергия и деятельность замещаются символами – «симулякрами», а продуктивным становится символический мир, получивший название виртуального.

Виртуализация является относительно новым предметом социального анализа, хотя уже наметились некоторые подходы и предварительные выводы, но не обсуждаются онтологические и гносеологические аспекты этого явления. Доминирует феноменологический подход. Так, В.М. Розин пишет о том, что виртуализация рассматривается преимущественно лишь как процесс замены реальных вещей воображаемыми [232], хотя виртуализация – это не просто процесс замены, а процесс уподобления образов, символов реальным вещам. Ж. Бодрий-яр отмечает, что виртуализация преимущественно рассматривается как процесс симуляции, процесс создания симулякров (изображаемого) [28], однако способ бытия виртуального в социальном им не раскрывается. В то же время М. Кастельс, В.И. Тищенко и Ф. Хайек указывают на то, что появились многочисленные виртуальные сообщества [113, 269, 291]. Виртуальные сообщества трактуются как элемент информационного общества. Они существуют в самой социальной реальности, а не вне ее. Виртуальные сообщества – это особое коммуникативное пространство, специфическая форма взаимодействия, которое осуществляется посредством глобальной сети Internet. Виртуальные сообщества создаются для решения каких-либо социальных проблем. Виртуальное сообщество как «расширенная форма» общественных отношений отличается от своих предшественников (рыночной и индустриальной форм) доминированием в своей среде прямых информационных взаимодействий между людьми. Разновидность виртуальных сообществ, по мнению М. Кастельса, – это сетевые организации, т. е. организации, основанные на горизонтальных связях [112].

По мнению некоторых исследователей образовался новый особый сектор социального пространства – «киберпространство» и особая

социальная реальность – «виртуальная реальность». Это побудило А. Бюля, А. Крокера, М. Паэтау, М. Вэйнстейна, Д.В. Иванова обратиться к исследованию новых социальных общностей, новых норм и ценностей, культуры и социальных институтов [61, 322, 344, 352]. Процессы виртуализации обнаруживают в различных сферах общества: политике, экономике, науке, искусстве. Указывается на то, что в сфере экономики виртуализируются товар, инновации, производство, рынок, предпринимательство, корпорация, деньги.

Д.В. Иванов полагает, что современность вообще подчиняется императиву виртуализации. Поэтому в его исследовании приводятся многочисленные факты, подтверждающие, по его мнению, существование виртуализации как тотальности [61]. В современную эпоху, эпоху постмодерна, в качестве товара выступает прежде всего знак. Стоимость товара определяется социальным статусом производителя, а не статусом стоимости, как это было ранее в эпоху модерна. Начинает производиться уже не вещь, а ее образ с помощью рекламы. Процесс создания стоимости перемещается из отраслей производства вещей в отрасли, в которых создаются образы, т. е. в сферу услуг.

Д.В. Иванов делает вывод: экономический, политический, научный, творческий успех в эпоху постмодерна все больше зависит от образов, чем от реальных поступков и вещей.

Однако в проведенных А. Бюлем, А. Крокером, М. Вэйнстейном и Д.В. Ивановым исследованиях не удалось зафиксировать новый социальный объект в целом, а также как становящуюся целостность, т. е. как особый тип социального организма. Все, кроме М. Паэтау, рассматривают виртуализацию как процесс создания параллельного социальному миру виртуального общества, в котором действуют свои законы. Эта точка зрения обусловлена тем, что изначально указанные

исследователи под обществом понимали систему институтов. Поэтому виртуальная реальность, возникающая в результате процессов виртуализации, рассматривается ими как отчуждение от давления социальных институтов. М. Паэтау опирается на понимание общества, которое предлагает Н. Луман. По мнению Н. Лумана, общество – это система коммуникаций [162]. Следовательно, современное общество – это система виртуальных коммуникаций. В эпоху постмодернизма появляется новая форма коммуникаций – электронная, с новым содержанием – виртуальным. Виртуальными коммуникациями пронизаны все сферы общества. Виртуальные коммуникации – это операции трансляции образов, символов. Таким образом, социальные институты – рынок, корпорация, государство, политические партии, университет не перестают быть социальной реальностью, они становятся ее новой формой – виртуальной. Институциональный строй общества симулируется, а не ликвидируется, так как он, сохраняя атрибутику реальности, служит своего рода виртуальной операционной средой, в которой удобно создавать и транслировать образы и которая открыта для входа/выхода. Виртуализируясь, общество не исчезает, но переопределяется, изменяется его социальный порядок. Компьютерные технологии и прежде всего технологии виртуальной реальности оказались наиболее эффективным инструментарием симуляции общества. Теперь императив симуляции ведет к превращению компьютерных технологий в инфраструктуру всякого человеческого действия. Виртуализация, делает вывод Д.В. Иванов, – это процесс социальный, процесс изменения общества в целом, это новая форма социального.

Наиболее продуктивной, на наш взгляд, могла бы стать интерпретация феноменов социальной виртуализации с позиции поиска нового социального порядка, рассматриваемого как единство определенных (устойчивых) и неопределенных (неустойчивых) процессов и тенденций в формировании новых социальных норм, общностей и институтов. К устойчивым элементам относятся инновации, ведущие к появлению нового социального порядка. Процессы виртуализации относятся к инновационным процессам. Поэтому виртуализацию можно интерпретировать как способ появления нового порядка качественно новой социальной системы.

Социальный порядок – это определенная последовательность взаимосвязей, выражающая направленность и содержание взаимодействий людей и являющаяся основой их совместной жизнедеятельности. Взаимодействия представляют собой, согласно П. Сорокину, взаимодействия между акторами при помощи посредника (актор–посредник–актор) [259]. В зависимости от типа посредника меняется форма социального порядка. Если раньше в качестве посредника выступали письма, телефон, то сейчас это уже компьютер. Причем компьютер не просто как машина для воспроизведения вычислительных операций,

каким он был на начальном этапе своего появления, а компьютер как средство для виртуального общения. Необходимо отметить, что виртуальные коммуникации были присущи обществу всегда, однако они не давали таких широких возможностей для общения как виртуальные коммуникации нового типа, основанные на сети Internet. Они связывают людей, находящихся на очень большом расстоянии друг от друга, упорядочивают взаимодействия между людьми, сжимая пространство и время. Виртуальные коммуникации, основанные на сети Internet, повлияли, таким образом, на изменение формы и содержания социальных взаимодействий, на расширение социальных интеракций. Именно это явление имеет в виду М. Кастельс, описывая формирование сетевого общества, основанного на виртуальных коммуникациях, осуществляемых посредством сети [112].

Социальный порядок – это условия существования, при которых формируются, поддерживаются и разрушаются различные образцы социальной организации, представленные совокупностью институтов и способов их воздействия на социальную жизнь. В социальных институтах информационного общества активно появляются виртуальные феномены, которые не ликвидируют старые, а привносят в них новое содержание.

Система символического социального мира порождается новой социальной системой, системой нового способа организации социального порядка. Для ее теоретического отображения необходимо зафиксировать простейшую клетку строения. Таковой, на наш взгляд, выступает виртуальное социальное взаимодействие как имитация взаимодействия, т. е. иллюзия воздействия субъекта на субъект «им обоим» кажется. Как появляется эта особая социальная система действия?

Устойчивый и нарастающий во всем социуме избыток информации порождает аномию – переизбыток моделей выбора ролевого поведения. Но аномия растет в условиях контроля над ресурсами другими значимыми акторами. Поэтому ориентация на другого как условие целедостижения лежит в основе и взаимодействия, и действия. Информация, организованная как ресурс, т. е. готовая выполнить функцию индивидуального средства целедостижения, позволяет актору ориентироваться не на другого, а на создаваемый им самим нормативный порядок. У З. Баумана этот феномен назван индивидуализированным обществом, С. Лэш фиксирует замену норм на ценности индивиду-альные.

В этой связи теорию «индивидуализированного общества» З. Баумана (как его теорию современности) можно интерпретировать как теорию перманентной и нарастающей аномичности, выступающей сущностью этого общества, а данный процесс интерпретировать как спровоцированный нарастающим ростом информационных потоков, обрушивающихся на отдельного актора, что можно назвать «информационным резонансом».

В этом же ключе можно интерпретировать и теорию нарастающей социальной неопределенности С. Лэша, которая определяется им самим как замена норм на индивидуальные ценности (как основания интерактивной регуляции) и замену общества (Gesellschaft) на социальный мир растущих сообществ (Gemeinschaft); и концепцию «роста рисков» Э. Гидденса.

Этим теоретическим конструктам релевантна следующая модель. Практика актора обусловлена не социально, а индивидуально как ориентация на его собственные нормы. При этом ресурс – информация – остается социально порождаемым фактором целедостижения и ориентации в социальном пространстве. Поэтому действие актора остается социальным. Но возникает новое – информационное – социальное, в том смысле, что появляется новый субстрат социальных связей. Социальный контроль и образование социальных общностей смещается в пространство виртуального, воображаемого, вторичного и «параллельного» социального мира. Но информационные ресурсы и условия производства информации продолжают определяться в сфере реальной социальной практики. Поэтому социальная реальность удваивается

– она становится и практической, и виртуальной. В этом состоит противоположность и противоречивость измененного социального взаимодействия. Виртуальность меняет не только информацию (ее цели и содержание), но и саму практическую деятельность как ресурсы, имеющие природный и социальный характер.

В случае, если действие детерминировано преимущественно виртуальным, то социальное действие протекает под влиянием взаимообусловленного практического и виртуального действия. Одним из следствий такого «информационного резонанса» является, на наш взгляд, разрушение «габитуса» как универсального механизма интериоризации (наследования, передачи, восприятия и использования актором социального опыта).

М. Кастельс развертывает понятие реальной виртуальности в ряд концептуальных положений, позволяющих объяснить связь между информацией и виртуализацией. «СМИ, особенно радио и телевидение, стали аудиовизуальной окружающей средой, с которой мы непрестанно и автоматически взаимодействуем … являясь символической тканью нашей жизни, СМИ воздействуют на сознание и поведение так же, как реальный опыт воздействует на сны, поставляя сырой материал, над которым работает наш мозг… мир виртуальных грез… возвращает нашему сознанию власть выбирать, рекомбинировать изображения и звуки, которые мы создали через нашу коллективную практику или индивидуальные предпочтения» [112, с. 320, 323].

Однако традиционные СМИ не преобразовали однонаправленную логику их вещания и не позволили установить подлинную обратную связь. Это – мир однонаправленной коммуникации. Можно утверждать, что в этом случае формируется образ квазипараллельного социального мира, но он именно параллелен реальному. Идет подражание и столкновение отображенных образов с реальными образцами взаимодействия. Но при этом сохраняется образ наличного «социального целого», который репрезентируют сами СМИ.

За обычным социальным взаимоотношением и инструментальным использованием компьютерной коммуникации исследователи обнаружили феномен формирования виртуальных сообществ. В соответствии с аргументами Рейнгольда под ними обычно понимается самоорганизующаяся электронная сеть интерактивных коммуникаций, объединенная вокруг общих интересов или целей. Такие сообщества могут быть относительно формализованы, либо спонтанно формироваться социальными сетями, которые подключаются к компьютерной сети, чтобы посылать и получать сообщения в избранной структуре времени [112]. М. Кастельс пишет, что «в середине 1990-х гг. в мире существовали десятки тысяч таких сообществ. В таких виртуальных сообществах «живут» две очень разные популяции: малое меньшинство жителей электронной деревни, «первопоселенцев электронного пограничья», и бродячая толпа, для которой случайные вылазки в различные сети равносильны исследованию нескольких, хотя и эфемерных существований».

Концепция «информационализма» М. Кастельса позволяет уточнить новый характер взаимосвязи между информацией и знанием в информационную «эпоху», порождающую информационную цивилизацию. Если далее развивать выводы его концепции, то можно получить ряд следующих суждений-гипотез.

Возьмем один из исходных постулатов: происходит не просто накопление знаний, а совершенствование и накопление технологий накопления знания. Тогда специфика информации как социального феномена раскрывается со всей определенностью. Поскольку информация – это знание, которое организовано для передачи, технологизированное и технологизируемое знание, потенциально ориентированное, подготовленное для включения в практику (актуализацию), то информационализированная экономика – это не экономика обмена предметами и энергией (деятельностью), а экономика символического обмена (симуляции), когда предметы, энергия и деятельность замещаются символами (символическим миром, «симулякрами»), обмениваются и потребляются не свойства предметов, а все новые и новые фрагменты знания (информация) о предметах «информации об информации». Субстанцией общества становится информация, а не стоимость (как в индустриальной цивилизации, основанной на капиталистической экономической системе), а субстратом – символический мир как непредметный (в противоположность предметному субстрату «товарного мира вещей» индустриальной цивилизации). Специфика, качественное отличие новой формы социального взаимодействия явно фиксируется. Не случайно, как было показано выше, ряд исследователей ищут и находят феномены с успехом обозначаемые ими новым термином «виртуальность». Но обозначение еще не есть определение. Во всех приведенных (в том числе у М. Кастельса) определениях или описаниях виртуальных феноменов есть один недостаток – исследователи попадают в логическую ловушку, определяя виртуальность через «символическое», а символическое через «виртуальное», что нисколько не проясняет ни природу, ни специфику виртуальности. Есть и смысловая ловушка: в поиске специфических признаков виртуальности не удалось пойти дальше банальной констатации, что виртуальное действие и реальность – это… символическое действие и реальность. Но ведь социальное взаимодействие всегда имеет символического (знаково-симво-лического) посредника.

В виртуальной реальности человек наделял смыслами, значениями те предметы и явления социального мира, которые не мог объяснить. Таким образом, виртуализация социальной жизни людей осуществлялась, с одной стороны, посредством символического замещения непознанных сторон реального мира, а с другой стороны, путем воспроизводства и самовоспроизводства смыслов. Тем самым понятие «виртуальное» сближается с понятием «идеальное».

Поскольку «виртуальное», как и «идеальное», опосредует реальное, виртуальная реальность, сформировавшись сначала в коллективном сознании, воплощалась затем реально, становясь мощным рычагом контролирующего, упорядочивающего воздействия на ход реальной жизнедеятельности людей. Виртуальная реальность проявляется в реальном посредством символов (ритуалов, знаковых систем и пр.) и является его особым инобытием.

Виртуальное и реальное взаимосвязаны и взаимно проникают друг в друга. Виртуальность «постигает» мир, а реальное его сохраняет (воспроизводит) либо изменяет. Виртуальное содержит в себе новые ценности, образцы поведения и существует изначально независимо от реального, живет по своим законам. Социальный прогресс, установление нового социального порядка лежат через мир возможный (виртуальный). Однако прогресс не наступит до тех пор, пока этот мир не будет актуализирован новаторским интеллектом, действием, т. е. пока ценности, образцы поведения не будут включены в реальную жизнь, не будут упорядочивать социальные взаимодействия.

Феномен виртуальности коренится в несводимости реальностей друг к другу. Для человека та часть социального мира реальна, которая его (человека) включает, с которой он взаимодействует не в воображении (потенциально), а актуально, т. е. испытывая воздействие конкретных людей, направленные именно на него, и сам воздействует на конкретных людей. Весь другой социальный мир дан ему не актуально, а виртуально, т. е. он тоже есть в его сознании, но не включен в конкретные действия. Воображаемые события потенциальны, возможны, но не актуальны – они не есть действия.

Итак, «первый» аспект применения понятия «виртуальность» к изучению социальных феноменов: виртуальность – это то, что появляется и существует, только пока есть взаимодействие между социальными субъектами. Нет взаимодействия – форма распадается. Но если виртуальность – это идеальное в социальной реальности, то виртуальное противоречит сути идеального: идеальное не исчезает после прекращения взаимодействия, оно продолжает жить не как действие субъектов, а как мысли, идеи субъектов. Но… распадаются нормы

взаимодействия. И только этот феномен дает основание для использования особого понятия – виртуальной социальной реальности.

Второй аспект: виртуальность – это такие образцы действия и взаимодействия, которые отдельными индивидами свободно либо извлекаются из арсенала «неактуальных» (недействующих) образцов, либо вначале конструируются на уровне воображения, а не интеракции, а затем вводятся ими по их воле в интеракцию. Это образцы взаимодействия, в котором один субъект – реален, а другой – воображаем.

Таким образом, актуальное социальное взаимодействие – это взаимодействие с участием реальных, а не воображаемых акторов. Виртуальное социальное взаимодействие – это когда одна из сторон – реальный субъект, а другая – «образ другого».

Основой социальной системы такого типа выступает символический обмен как форма символического социального взаимодействия; формируется специфическая система социального действия – «виртуального социального действия».

Можно предположить, что виртуализация как социальный феномен приводит к трансформации и самой базовой «клетки» исходной, элементарной системы социума – социального взаимодействия. Наша гипотеза такова: возникает система актуального и виртуального социального взаимодействия.

Проверке этой гипотезы и посвящена предлагаемая читателю коллективная монография. Основная ее идея – интерпретировать социальную систему как систему информационного взаимодействия.

Авторский коллектив надеется на продолжение обсуждения предложенной идеи в конструктивном диалоге с заинтересованными читателями – коллегами в области социальной философии и теоретической социологии.

Добавить комментарий