Предыстория и общетеоретические предпосылки складывания современной исторической психологии.Психолого-исторические исследования в нашей стране начались в конце 60-х гг. ХХ века. В европейской традиции подобные исследования имеют более давнюю историю, происходящую от "моральных наук" времен французского Просвещения, "наук о духе" в странах с немецким языком и культурой XIX века и упомянутого Г. Гегелем "человекознания" как знания специфических особенностей людей в политически или нравственно нестабильном обществе. В XX веке человекознанием стали называть гуманитарные и социальные науки, объект которых — человек в обществе; гуманитарность при этом трактовалась как такой ракурс исследования человеческой жизнедеятельности, где на первое место выдвигаются представления человека о природе и обществе с точки зрения его субъективных ценностей и смыслов.
Собственно гуманитарное самоопределение человека можно проследить с довольно древних исторических времен: в обозримом прошлом оно начиналось с девизов: "Человек, познай самого себя" и "Человек есть мера всех вещей"; поддерживалось оно вначале древней мифопоэтической традицией, затем литературными вкусами и книжной ученостью поздней античности и раннего средневековья. Со времен Платона и до сих пор суть гуманитарности заключается в ее особенном методе — понимании человека в его естественном проявлении, которое не безгласно, но само себя выражая, говорит о себе, создает тексты.
Для психологии и ее изначально прочно укоренившихся объективирующих познавательных привычек субъективирующая гуманитарность — новое открытие. Но сама гуманитарная традиция долго существовала и вне психологических моделей человека, а ее категории — интуиции, творчества, понимания, симпатии — оказались психологии необходимы, когда в науке появилась новая область так называемого "личностного знания", у которой практически нет доступа в строгую формальную науку из-за предметного субъективизма. Выражение личных эмоций и чувств трудно вместить в научные рамки, поскольку они более близки поэзии, чем научному тексту; но там, где психологической науке приходится столкнуться с самоощущением, самопониманием человека, у нее волей-неволей возникает гуманитарный акцент.
Гуманитарные занятия как самостоятельная человеческая практика обязаны своим названием латинскому слову "humanitas", которое имеет два основных значения: "человечность" и "образованность", а в I веке н.э. этим словом римский оратор Цицерон перевел греческое слово "пайдейя" (воспитание). Поэтому гуманитарность традиционно понимается и как ученое занятие и как культивирование человечности через изучение классических текстов цивилизации. В современной психологической науке гуманитарность не совсем отошла от собственных принципов. В своих занятиях она продолжает опираться на личный опыт исследователя, причем опыт не только осмысленный, но и эмоционально-образный; она все так же пользуется богатейшими ресурсами живого естественного языка и непременно создает психологическую целостность того, кто пишет тексты и того, кто их читает.
Возвращаясь к потребности в гуманитарности исторической психологии в общем объеме психологических занятий, нужно отметить, что она продиктована нуждами науки в принятии и усвоении ненаучного материала, поскольку иррациональность человеческой жизни зачастую не может быть осознана рациональными научными методами, а умение исторического метода прочитывать и истолковывать древние тексты делают возможной встречу в рамках науки рационального и иррационального человеческого опыта. Междисциплинарные связи истории и психологии налаживаются при этом посредством инкорпорации, то есть сведения разнородных элементов наук для участия в получении полезного эффекта от "понимания психологического склада отдельных исторических эпох, а также объяснения специфических изменений психики и личности человека в социальном макровремени, именуемом историей" [Шкуратов В.А., 1994, с. 14].
Рассказ как первая форма психолого-исторического знания. Исторические и психологические знания существовали и до появления истории и психологии как отдельных наук. Они проявляли себя в большей степени в рамках литературы, исторической прозы и философии. Можно назвать многих знаменитых авторов давних времен, в трудах которых присутствовали наблюдения за конкретно-историческим разнообразием личности; среди них произведения Гомера, Геродота, Фукидида, Макиавелли; в русской традиции первым подобным текстом считается "Повесть временных лет".
Психология ранних исторических писаний была преимущественно литературно-риторическая, историческая проза всегда представлялась автором для своих читателей как рассказ, связанный более с художественной чуткостью автора к описываемым явлениям, чем с научной объективностью. В ранних произведениях героя было трудно отделить от его рода, племени, народа; многие родословные велись от бога-прародителя; герои-предки несли в себе как божественные, так и человеческие черты, а прошлое представлялось в собрании психологических портретов-биографий, картин нравов и трактовок истории, связывающих поколения причастностью к общей судьбе или божеству. Древние исторические повествования не имели категорических суждений; эту особенность можно представить как неспециализированный литературный метод, теперь `бы назвали "понимающая" психология.
Традиция и ментальность в исторической психологии; этническая определенность исторического социально-культурного опыта. Традиция и ментальность — это две константы исторической психологии, благодаря которым психофизиологическая константность человека (предметность психологии) может быть оформлена в культурно-исторический образ личности (предметность психокультурологии).
Ментальность — сугубо гуманитарное понятие, которое в психологической трактовке может быть представлено синонимом психики. Оно служит в гуманитарном подсознании средством анализа и объяснения и представляет коллективное сознание эпохи, которое проявляется в материальных и культурных продуктах. Можно назвать ментальность слитой с культурной сутью человека; иногда ей придают значение человеческого самосознания. Слово ментальность принято употреблять и в отношении совокупной готовности индивида или социальной группы действовать, мыслить, чувствовать и воспринимать мир определенным (сходным) образом. При этом всегда подчеркивается, что ментальность представляет глубинный уровень как коллективного, так и индивидуального сознания, включающего также предсознательные, а часто и бессознательные слои.
Традиция тоже многомерное и не вполне четкое культурологическое понятие. Традиционным обычно называют либо нечто старое и привычное, укорененное в прошлом народа в противовес новому, либо нечто стабильное и консервативное в противоположность изменчивому и текучему, но при этом всегда нечто самовоспроизводящееся, оправданное самим фактом своего существования. Традиция существует как реальная историческая и социальная сила, как "отливка опыта" народа (жизненного или художественного). Как специфическая форма "культурной памяти" она отражает судьбу каждого поколения, возникая и складываясь внутри определенной этнической общности. Говорить о традиции в исторической психологии — это значит говорить о первичной реальности человека, поскольку он всегда рождается "внутри" некоторой традиции. Эта реальность формирует и поддерживает человека на личностном, надличностном и внеличностном уровне как представителя социокультурной общности. Именно так понимаемая традиция участвует не просто в передаче опыта новым поколениям, но активно и непосредственно проявляет себя в самом настоящем "воспроизводстве" человека.
Этническая определенность (идентичность) часто трактуется как решающий фактор определенности социально-культурного опыта и тому есть несколько причин. Первая причина предстает в понимании этнической общности как традиции самосознания народа; вторая предполагает главные отличия одного народа от другого в системе базовых верований и ценностей, которые определяют правила взаимоотношений; третья заключается в связи этничности с типом культурного поведения как системы норм и образцов, соотносимых с навыками привычной деятельности и привычных поступков, включая и языковое поведение; и четвертая трактуется как осознанное поле коммуникаций и взаимодействий, совмещенное со сравнительным анализом себя как народа и других народов в неких культурных чертах и формах организации общества.
Этническая определенность иногда связывается исследователями с представлением о национальном характере, в котором неизменно присутствует тесная корреляция между понятиями "культура" и "личность". Иногда представление о национальном характере разделяется в образах "модальной" личности как статистически наиболее распространенном типе и "базовой" личности как наиболее ярко акцентированной характеристики личностных черт и качеств, выделенных преимущественно из литературы вне статистической значимости. Этнокультурная определенность соединяется также с образами "народной судьбы" и "национального самосознания", идущих из максимально доступной сознанию древности по направлению к современности в своей особой логике.
Историческое время и типы культур. Время в историческом исследовании культуры и психики имеет смысл категории познания. В реконструкциях прошлого приходится явно или неявно использовать разные образы времени и они, безусловно, накладывают свой отпечаток на гипотезы и выводы, которые делает исследователь.
Особое значение в исторической психологии имеют два основных образа времени. Они оформились в европейской истории и пребывают с поразительной устойчивостью практически неизменными вот уже 2,5 тыс. лет. В историческом контексте эти образы впервые были представлены Платоном (со ссылкой на "древних и священных философов") как Эон и Хронос, отождествленные с языческими греческими божествами образы "вечности" и просто "времени". Развернутое обсуждение этих образов и их различий в отношении к человеческой жизни в культуре с тех времен не прекращалось: в частности, Аристотель, Плотин, св. Августин, Боэций связывали понятие "времени" с "жизнью души"; в христианской традиции проблема двух образов превратилась в проблему отношения Бога к сотворенному им миру; в новое время концепцию "вечности" как божественного времени заменили образом "абсолютной длительности"; современность же перестает различать "время" и "вечность" по сути, оставляя только различие мыслительных образов. Между тем психология двух образов времени не ушла совсем из сферы человеческого восприятия, но переместилась и качественно переоформилась в философии Э.Гуссерля в представление времени "объективированного" (событийного, точечного) и времени "интенционального" (представляющего период "затронутости" прошлого и будущего неким точечным событием). В более поздних философских разработках первое назвали "временем эпизодов", а второе — "временем бытия", что вновь напомнило исходные представления о "времени" и "вечности".
Факт многовекового присутствия двух образов времени отразился на всем историческом протяжении европейской цивилизации. Некоторые качественные особенности времени при этом по-разному обнаруживают себя в описаниях отдельных исторических эпох, иногда более принадлежа обществу, иногда более индивиду в своих устойчивых соотношениях и в таком виде, осмысливаются тое как социальное, то как психологическое время.
Специфика социального времени состоит в том, что оно разграничивает индивидуальное время на праздники и будни, обеспечивая таким образом его разнокачественность; психологическое время тоже может задавать свою специфику, будучи представлено в образах личного времени и времени "служения обществу". Еще более интересным для исторической психологии становится уточнение различия времени "воплощенного" и "символического", "бесконечного" и "моментального"; времени, где человек действует, и времени, где он мыслит. Эти уже практически художественные образы времени перерабатываются культурой в темпоральные характеристики, которые представляются "картинами времени", то плотно насыщенными событиями, то разреженными; представленными то участниками, то наблюдателями, а то и просто осведомленными субъектами.
Неупорядоченность и дробность исторического времени, несмотря на "белые пятна" и "серые ниши" в ткани исторического времени, все же позволяет иметь представление о некоторой структурной оформленности исторического бытия человечества в целом и о культурных связностях его отдельных времен. Для анализа проблемы преемственности в культурологии введено представление о "топике культуры", с помощью которого и обеспечиваются единство и устойчивость исторического времени (эры, эпохи, периода). Культурная топика сопровождается некоторыми "образцами смыслов", которые проявляются в ритуально-символических правилах, характеризующих привычное в культуре индивидуальное и коллективное поведение. Традиционная форма времени осталась только в хронологическом типе построения истории и в нарративе (повествовании, рассказе). И эти образы времени практически всегда культурно-детерминированы и субъективизированы. Значит, и там мы как исследователи можем "уловить" целостного человека таким, каким он сам себя понимает.
Этапы развития психолого-исторического знания. В общем накопительном процессе психолого-исторического знания можно выделить несколько хронологических этапов-ориентиров.
Вначале был донаучный период мифохудожественного и художественного накопления образов прошлого. Миф не стеснял себя законом логической непротиворечивости и может быть поэтому целостный человек был представлен в нем наиболее полно. Этот человек еще не был разделен между социальностью и телесностью, между бытием и бытом. Именно в мифе как источнике зародились основополагающие гуманитарные категории интуиции, понимания, симпатии, творчества.
Впоследствии мифологический этап сменился научными реконструкциями на стыке постепенно складывающихся истории и психологии. Этот этап тоже наследовал мифу, но выделил в нем спокойно-устойчивое, типическое основание, отъединенное от субъективности максимально и совмещенное с логикой вещей и отношений. Такие общетеоретические изыскания начинаются уже со второй половины XIX века, а проекты специальной психолого-исторической дисциплины появляются с 30-х гг. XX века.
В конечном итоге историческая психология приходит к оформлению себя в пределах постмодернистского синтеза нарратива (повествование, рассказ) и научного объяснения. Классическая доктрина научной методологии не вполне согласна со столь экзотическим смешением, но современное человековедение не может ей полностью соответствовать, ему не позволяют "шагать в ногу" телесно-бытовая конечность человека и, одновременно, его чувственно-бытийная бесконечность.