Гуманитарность никогда не была свойственна той психологии, которая ориентировалась на точное изучение лабораторного человека и поэтому была сконцентрирована прежде всего на таких психических явлениях, как ощущения и восприятие. На этом уровне оказалась более уместной физико-математическая методологическая экспансия, а экспериментирование с человеком стало кульминацией психологической науки, которая занялась накоплением фактологических материалов, следуя общепринятым естественно-научным идеалам.
Накопление "правильных" фактов естественным наукам никогда ещё не вредило, так как на этом материале зарождаются теории; сложнее было с накоплением "аномальных" фактов, ведь они нередко приводили к теоретическим кризисам. Психологической науке удалось очень быстро набрать "критическую массу" обычной и аномальной фактологии и она так же быстро, как возникла, вошла в жесточайший теоретический кризис; прибавление ещё одного непротиворечивого факта к общей массе знаний о психофизиологии никак не отражалось на познавательной истине о целостном человеке, аномальные "человекофакты" ещё более запутывали и без того сложную картину науки.
Разработка учебников мало помогала, их штудирование (заучивание описанного многообразия) не давало возможности специалистам глубокого понимания и гибкого оперирования повествовательными моделями. Психология поневоле превратилась в "сказку о самой себе", поскольку пришлось погрузиться в историческое описание своих собственных исследовательских экспериментов, ведь собрать их вместе в непротиворечивое единство ей всё никак не удавалось. Но исторический материал, из каких бы источников он ни черпался, не может не использовать гуманитарность как методологический подход, поскольку в результате создаётся текст (хотя бы и потенциальный). Именно текст как объект историоризированного познания начинает диктовать гуманитарную атрибутику: диалогизм, эмоциональную и ценностную включённость исследователя в процессы познания.
Так состоялось открытие гуманитарного методологического направления в психологии, которое пришло не просто как другой способ работы с научным материалом, но принесло с собой новое отношение к исследованию — диалог и обращение мысли к тому, что недоступно прямому контакту (идеал эксперимента — прямой контакт); а впоследствии создало эффект превращения исследовательского материала в собеседника, но не впало при этом в мистицизм, так как исследовательским материалом в психологии всегда был человек, который сообразно гуманитарной методологической парадигме превратился в человека-собеседника.
Что потеряла на этом пути психология? Потеряла научный монологизм и непререкаемость научного вывода; по всей видимости утратила объект, который при гуманитарном подходе приобретает качество субъективированного источника; может быть, утратила и фактологическую достоверность — можно ли её требовать от мифологизированной человеческой мысли и тем более слова? Что психология приобрела, или, скорее всего, что ей удалось вернуть? Удалось вернуть человека, личность и индивидуальность которого вполне улавливаются в том, как он, выражая себя, создаёт тексты. Это оформило новый предмет психологической науки, которая теперь может обратиться к познавательным ориентирам в осознанном самоопределении человека и заняться изучением жизнедеятельности своего "бывшего объекта" с точки зрения его собственных представлений о природе, обществе и себе самом сообразно субъективным смыслам и ценностям.
Из гуманитарной психологии трудно вернуться в строгую рациональную научность, поэтому психологу придётся учиться умению "слушать" психологическую реальность, где мнение не заслоняется фактом, а исследовательское суждение опирается не только на сциентистскую модель, но и на индивидуализированную историю (нарратив). Закономерно потребуется новая научная парадигма, и она уже создаётся из самых разных источников, но при этом неизменно отсылает исследователя к гуманитарному методу, смысл которого для научного познания заключается в интерпретирующем рассуждении над уже (или давно) известными, но не вполне понятными причинами именно такой человеческой фактологии, какой её обнаружил и описал исследователь.
Теперь обратимся к сути гуманитарности как единству предмета, метода и особого гуманитарного способа выражения, обратимся к тому, что поможет понять человека в его естественном и небезгласном проявлении.
Гуманитарные занятия — открытие для психологии, но давно известная человеческая практика, которая несравненно шире представлена и глубже укоренена в культуре, чем даже современные социально-гуманитарные науки. Своим названием она обязана латинскому слову humanitas, которое имеет два основных значения — "человечность" и "образованность". Сообразно этим значениям гуманитарность традиционно понимается и как учёное занятие, и как культивирование человечности.
Гуманитарность как культурная традиция нынешнего цивилизованного человечества исходно связана с книжной учёностью и литературными пристрастиями, извечно утверждавшими приоритет духовного самопознания человека над изучением физической природы.
С опорой на личностное знание, у которого практически нет доступа в формальную науку, в духе философских образов Платона и Аврелия Августина начинали своё развитие такие гуманитарные категории, как интуиция, творчество, понимание, симпатия. Известные современной психологии самоощущение, самопознание и самовоспитание личности также исходно укоренены в гуманитарной традиции, ориентированной, по образному выражению Протагора, на человека как "меру всех вещей". И так же, как в естественных науках человек идеально создаёт "мир-для-себя", так в гуманитарных науках он осознаёт "себя-в-мире".
Кардинальное расхождение естественно-научной и гуманитарной познавательных точек зрения предполагает разведение не только их предметов и источников знания, но также и способов предъявления познанного. Экспериментальная психология традиционно опирается на аппаратурные методики, над ней довлеет идея "измерения души". Особенность этого метода — чёткая фиксация объектов и изоляция переменных имеет основание в ньютоновской картине мира, где тела конечны и связаны силами тяготения. Философско-антропологическая традиция представляет свои знания преимущественно в "живописаниях истории духа"; этот подход в современной психологии может быть соотнесён с представлением о "высших" психических явлениях и функциях. Простое наложение двух традиций в попытке создать единство может привести к глубоким внутренним противоречиям научного образа человека, поскольку гуманитарное знание для рационализирующего научного метода представляется "захватывающе до-рациональным".
Минимальное единство науки в такой ситуации обеспечивает только внутренне рекомбинируемая целостность "мысли о чужих мыслях", которая возникает как исследовательский "опыт проживания в культурных текстах". Этот опыт возможен, если переживающий чувственно-телесно своё состояние субъект-источник воспользуется сетью письменного истолкования (известный в психологии интроспективный метод) и преобразует свои ощущения в знаки и символы письма; этот опыт состоится, если субъект-исследователь сумеет эти знаки и символы прочитать как послания или угадать как симптомы. При этом мыслящее тело (источник), воплощая своё состояние, закономерно создаст не только текст, но и подтекст; а последний символически обнаружит "тайные законы жизни".
Исследователь в ходе истолкования текста может слиться с подтекстом в опыте сочувствия-сопереживания, может стать вместе с источником "волящим и желающим", а не только воспринимающим субъектом. Так создаётся технология "письменного Я", возникает пространство "общения автора и читателя", в котором самоопределение в тексте автора и читателя опирается на мировоззренческую связность артефактов-логофактов-человекофактов (первое понимается как прикладная определённость описываемого, второе предстаёт как концептуально-понятийная определённость языка, третья возникает как личностная и психическая определённость настроя, передаваемого автором и воспринимаемого читателем в тексте).
На этом пространстве практически отсутствует борьба логики с жизнью, поскольку личность автора одновременно структурно и образно может быть уловлена в тексте. Структурность при этом может быть представлена: как проблемно-инструментальный комплекс в парадигме [Кун Т., 1977]; как специфическая образность в матрице понимания [Тулмин С., 1978] и наррадигме [Шкуратов В., 1994]. И в целом современное гуманитарное исследование, верное своей древней традиции, неизменно окажется на стыке науки с литературой и искусством как субъективный исследовательский опыт, который поддерживается этическими и художественно-эстетическими творческими сублимациями его автора.